Читать интересную книгу Гонец московский - Владислав Русанов

– Уж не знаю, что и ответить, – парень пожал плечами. – Боюсь, сейчас я бы его сталью угостил…

– Вот оно как? – Боярин почесал в затылке. – Ты это брось. Сперва мне все обскажешь. А после решим, беспокоить князя или нет. Годится?

– Годится.

Никита и не думал возражать. Он и в самом деле чувствовал себя повзрослевшим вдвое. Переживать из-за каждой мелочи? Глупость какая… Оно и к лучшему. Сперва с ближним боярином посоветоваться, а там видно будет.

Они вошли в теплую и полутемную гридницу.

Желтень 6815 года от Сотворения мира

Кремль, Москва, Русь

Выслушав Никиту, боярин гулко стукнул кулаком в стену.

– Нет, откуда? Откуда, оглобля мне в поясницу, татары узнали?!

Парень развел руками:

– Это мне неведомо, Олекса Ратшич…

– А псёныш этот что говорит?

– Ничего не говорит. Вернее, сказал все, что знал. А знал немного, как я догадался. Хоть и сын нойона…

– Да знаю я этого Ялвача! – сокрушенно тряхнул чубом боярин. – У него таких сынов – на целое племя с хвостиком! Я думал, может, он от Кара-Кончара, которого ты Федотом кличешь, чего слыхал.

– Все, что он слыхал, рассказал.

– Ты ему веришь? А вдруг врет?

– Не врет, я думаю…

– То-то и оно, что это ты думаешь! А мне знать наверняка надо!

Никита пожал плечам: мол, что я поделаю тут?

– Ладно, вьюноша! Вы с татарчонком отдыхайте, я прикажу, чтобы покормили вас. А мне думать надо, до князя твою весть донести. А там поглядим, чем ответить.

Олекса хлопнул в ладоши, вызывая отрока из младшей дружины. Явился слегка напуганный паренек. Он отвел Никиту и Улана, который уже успел выводить коней, расседлать их и привязать у длинной коновязи, в челядню, где каждому из гостей Московского Кремля досталось по куску холодного мяса и краюхе хлеба. Татарин долго крутил угощение, пока не удостоверился – баранина. Изголодавшийся Никита сразу впился зубами в мякоть.

Долго жевали молча. Запивали холодной водой из ковша, вырезанного в виде лебедя. Или гуся.

– Если ты поедешь ловить Кара-Кончара, я с тобой, – вдруг проговорил Улан-мэрген.

– А тебя кто звал? – проглотив недожеванный кусок, мрачно поинтересовался Никита.

– Никто.

– Вот и сиди молча.

– Буду сидеть, но с тобой поеду.

– Я тебе так поеду… – устало вздохнул парень. – Ну скажи на милость, откуда ты такой упрямый на мою голову взялся?

– Откуда все берутся, – серьезно ответил татарин. – От отца с матерью.

– Вот и возвращайся к ним.

– Не хочу.

– Слушай! – Никита отложил обглоданную кость, вытер губы тыльной стороной ладони. – Ты всегда делаешь, что хочешь?

– Конечно! Я же сын нойона. Я буду нойоном. Нойоны всегда делают, что хотят.

– А ты не думаешь, что многие сыновья нойонов умирают раньше молодыми от того, что мало думают, а много потакают своим желаниям?

– Ха! Глупости! Смелого сабля не берет, смелого стрела обходит!

– Ишь ты… – Парень покачал головой. Впился взглядом в раскосые глаза собеседника. – Давай так. Отвечай… Только честно – чур, не врать. Почему хочешь со мной ехать? Догадаюсь, что врешь, попрошу Олексу Ратшича тебя связать и в поруб упрятать, да подержать подольше. Согласен?

Улан-мэрген отложил ребро, которое перед этим с удовольствием обсасывал. Размазал ладонью жир по подбородку. Задумался.

Никита смотрел на него, не отрываясь, и думал.

«Вот что он ответит? Что меня могло бы повести вслед за незнакомым иноверцем? За Гораздом-то я пошел, так больше не за кем было, да и наш он, русский…»

– Можешь прогонять меня, можешь нукуров Олексы-баатура звать… – выдавил из себя татарчонок. – Не знаю я… Не могу сказать, почему хочу ехать. Не получается.

– Как это – не получается? – опешил Никита. Он ждал любого ответа: льстиво-заискивающего, грубовато-прямого – выгоды, мол, ищу… Но не такого.

Ордынец скривился:

– Не получается, и все тут! Я сам много думал, когда ехали с тобой в Москву. Зачем меня несет от родного стойбища, как перекати-поле? Богатства не добуду, славы не добуду… Ничего не добуду! Смерть разве что…

– Так оставайся.

– Не могу. Сорвало меня и тащит. Гуси-утки перед зимой собираются в стаи и летят в теплые края, за море Абескунское. Что их несет?

– Жить хотят. Снег выпадет зимой. Реки и озера замерзнут. Они с голодухи перемрут. Потому и улетают.

– А откуда они знают, что лететь надо? Утка – птица неразумная, глупая.

– Не такая уж она и глупая.

– Глупая! Улан-мэрген точно знает! Улан-мэрген сто, двести, тысячу уток стрелял. Ее обмануть проще простого. Гусь, конечно, умнее, но все равно – птица…

– Так откуда она знает, что улетать надо? – Никите и самому стало интересно услышать объяснение татарина. – Откуда?

– А она не знает. Она чувствует.

– Вот те раз!

– Да! Чувствует. И я тоже чувствую, что должен с тобой ехать. Может быть, я не стану богатым и знаменитым, но зато скучно мне не будет, это уж точно.

– Вот чудак! Ты только о развлечении думаешь!

– Баатур должен жить легко, – гордо ответил Улан-мэрген. – Добыча легко приходит и легко уходит. Власть сегодня есть, а завтра ее нет. С нами остается только честь. Потому заботиться нужно только о ней. А все остальное – пыль на сапогах, грязь на конских копытах.

– А Родина?

Татарин нахмурился:

– Я тебя не понимаю.

– Ну, Родина. Земля, где ты родился и вырос. Люди, которые на ней живут…

– Не понимаю. Земля сегодня одна, а завтра – другая. Собрали юрты и откочевали. А люди? Да. Баатур должен с гордостью нести честь рода, улуса… Но и род гордится баатуром. Много славных баатуров – соседи уважают, завидуют.

Никита вздохнул. Ну что взять с кочевника. Могилы его пращуров остались далеко-далеко. За сотни поприщ[75] отсюда. На востоке. Плохо, когда люди живут не там, где похоронены их предки. Кто знает, от хорошей ли жизни монголы сорвались с обжитых мест и отправились завоевывать западные земли?

– А не боишься, что придется отправиться в такие земли, куда ни твои отцы, ни твои деды никогда не кочевали?

– Это на запад? К последнему морю?

– Ну уж не знаю, последнее оно или не последнее…

– Так это же мечта! Туда стремился Священный Воитель! Туда вел тумены монгольских воинов великий Джихангир[76]! Если я смогу добраться к последнему морю!..

– Этого я тебе не обещаю! – усмехнулся Никита. Он уже мысленно смирился с попутчиком, глядя на восторженного татарчонка. Ладно… Глядишь и пригодится. – Да! Ты мне вот что скажи… Откуда тот свист был, когда меня мужики на дороге сетью пеленали?

Улан-мэрген издал восторженный клич, подхватил лежащий на столешнице нож и подбросил его к закопченному потолку.

– Свист? Ха! Это я стрелу пустил!

– Как? Какую стрелу?

– Со свистулькой стрелу. Я тебе потом покажу… Понимаешь, у нее наконечник не железный…

Дверь скрипнула, распахнулась.

Ордынец прервал рассказ, обернулся.

Вошедший отрок с растрепанными волосами, похожими на льняную кудель, выглядел теперь не только испуганным, но и изрядно озадаченным.

– Олекса Ратшич вас кличет…

– Спасибо! – Никита поднялся, украдкой отщипнул хлебный мякиш. Для домового. – Мы сами пройдем в гридницу. Я знаю дорогу.

– Не в гридницу, – отрок замотал головой. – Велено в светлицу к Ивану Даниловичу провести. Наверх.

Улан-мэрген пробормотал что-то по-своему, не сдержав удивления.

Никита постарался сохранить непроницаемое выражение лица. Так учил Горазд – настоящий воин и мудрец всегда спокоен, не подпрыгивает и не визжит от радости, даже если изнутри все распирает и душа поет. И любопытства настоящий воин не выказывает, как бы ни хотелось расспросить. Поэтому он просто кивнул и пошел за провожатым.

По лесенкам и сходцам. Через одни сени, другие…

А вот и светлица княжеская.

Не богато… Во всяком случае, Никита ожидал от жилья правителя Москвы, внука Александра Невского, большей роскоши. А тут… Два сундука, один из которых покрыт медвежьей шкурой, протертой кое-где и даже на вид старой и ветхой, а на другом свалены свитки, сложенные вдвое и вчетверо куски пергамента, толстые книги с окованными медью уголками. На стене висел расшитый сложными узорами – когда-то цветными, яркими и сочными, а ныне блеклыми, как облетевшая листва, – ковер. На нем – скрещенные меч и сабля.

И больше ничего, не считая двух лавок, иконостаса в углу и крученного из граненых прутьев светца.

Князь Иван Данилович сидел, опершись подбородком о кулак.

Олекса Ратшич возвышался над ним, как гора, скрестив руки на груди и хмуря мохнатые брови, – туча тучей. И дружинники, и челядь знали: когда боярин в таком настроении – на глаза ему лучше не попадаться.

Напротив них гордо выпрямился, сидя на лавке, мужчина с седыми висками и темной, почти черной бородой. Его черные глаза блестели, будто два уголька, перебегая с князя на боярина и обратно. Чуть-чуть подергивались широкие ноздри. А на груди, нашитый на черный кафтан непривычного покроя, алел крест.