Читать интересную книгу Альковные секреты шеф-поваров - Ирвин Уэлш

Атмосфера в зале накалялась. Колин Макги прочистил горло и сказал:

— Думаю, для начала надо подсчитать, во что обойдется переход на новые процедуры. А что до возможных нарушений, то прежде чем делать выводы, нужны доказательства. Тогда можно говорить о перестройке. А менять зарекомендовавший себя порядок лишь на основании слухов и сплетен — это абсурд!

Кибби хотел было кивнуть, но не мог пошевелиться: Скиннер его словно загипнотизировал.

Купер почуял, что обсуждение заруливает в опасные воды. Воспользовавшись замешательством, он перехватил инициативу и объявил конец собрания. Все встали. Скиннер торопливо собрал бумаги и устремился к выходу.

— Это что за одеколон, Дэнни?— окликнул Боб Фой. Скиннер дал по тормозам и крутанулся на сто восемьдесят:

— Что?!

— Да ничего, мне даже нравится,— по-змеиному улыбнулся начальник.— Очень характерный запах. Интересный.

— Я не…— начал Скиннер и осекся.— Извините… Мне надо срочно позвонить.

Он чуть не кубарем скатился по лестнице в родной офис, яростно топча мелкую мозаику мраморного пола.

Укрывшись в своем закутке, он почувствовал, как кокаин выгорает вслед за утренним пивом, а на смену приходит страшное пустое похмелье. От ощущения давешнего могущества не осталось и следа. Каждый проходящий человек казался врагом, каждый телефонный звонок таил угрозу. Зловещим громом гулял по офису смех Фоя, и визгливый Кибби вторил ему шакальими обертонами, от которых волосы шевелились на затылке. Эта дрянь, ничтожество, мелкий и смешной противник вдруг обрел нечеловеческую, дьявольскую мощь. Случайно встретившись с ним глазами, Скиннер впервые за все время увидел не жалкую робость, а насмешливый и дерзкий расчет.

Пытаясь побороть похмельную вялость и упорядочить душу, Скиннер взялся разгребать бумажные завалы на столе. Он лихорадочно шуршал, скрипел и перекладывал папки, словно демонстрируя усердие и доказывая свою незаменимость. Но голова отказывалась служить: взявшись за одну стопку, он тут же бросал ее и зарывался в другую, затем в третью, и так по кругу, погружаясь в болото бумажного хаоса.

В пять народ начал расходиться, офис опустел. Скиннер расслабился, сбавил обороты и какое-то время сидел, погрузившись в себя, мусоля невеселые мысли. Сил не осталось даже на то, чтобы пойти домой.

В шесть затрещал телефон. Звонок был явно не по работе — все уже разбежались. Скиннер поднял трубку.

— Не бережешь себя, трудоголик!— посетовал дружище Макензи. И добавил неотвратимое: — Ну что, по пиву?

Скиннер принял это как помилование.

— Ну да,— ответил он с оттенком вины.

Как ни крути, исход вечера был предрешен. На одной чаше весов громоздились горы благоразумных доводов, доказывающих как дважды два, что надлежит отказаться и пойти домой, но их перевешивала скромная троица: во-первых, у него в кармане было тридцать семь фунтов мелочью; во-вторых, рабочий день уже кончился; и наконец, ему до дрожи в желудке хотелось выпить.

Войдя в бар, Скиннер сразу заметил Макензи — тот сидел у стойки на почетном месте, спокойный и внушительный, как капитан на мостике шхуны. Бармен стоял перед ним навытяжку, словно юнга, ожидая распоряжений. И распоряжения не заставили себя ждать: Макензи без лишних вопросов заказал для Скиннера «Ловенбрау».

Первая кружка пролетела ласточкой. Пригубив вторую, Скиннер почувствовал, что мысли обретают утраченную рысь. Этим следовало воспользоваться, чтобы трезво оценить ситуацию.

Самовлюбленные псевдоморальные прохиндеи могут сколько угодно кричать с телеэкрана и с журнальных страниц, что мы должны быть такими, а не сякими, что мы в ответе перед женой, детьми, церковью, работой, страной, богом, нацией, родителями, правительством (ненужное зачеркнуть), но ни один из них не разубедит меня в том, что Кибби — это мразь и жалкий подонок, а я — умный и классный мужик. В какие бы одежды они ни рядили свои манекены — Праведного Гражданина, Ответственного Члена Общества, Человека Новой Морали, Разумного Строителя Собственной Судьбы,— на поверку эти куклы сделаны из того же дерьма, что и гребаный зануда Кибби.

А сами они — злобные психопаты, обожающие командовать. Мигом стреножат, разъяснят, за что надо отвечать, опутают обязанностями — чтобы легче было верховодить. Вот Кибби — идеальный болванчик. Надежный, исполнительный…

Безумная, лихая фантазия ахнула в голове, осветив закоулки возбужденного сознания: вот бы передать свои похмелья Кибби! Перевести на него стрелки! Вот это жизнь — пей, веселись, отрывайся дико и безудержно, а расплачиваться будет чистюля и праведник, маменькин сыночек Кибби.

Возможно ли такое? Кибби… Боже, как я его ненавижу! Выворачивает, тошнит от него! Презираю гадкого мелкого дристуна! Ненавижу — просто и ясно.

НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ

Сжимая в руке кружку пива, повторяя едкое слово как заклинание, Скиннер неожиданно для себя разразился отчаянной, истовой, горячей молитвой, выломившейся из сокровенных сердечных глубин и потрясшей все его существо.

НЕНАВИЖУ СУКУ МРАЗЬ КИББИ ГОСПОДИ ПУСТЬ ЕМУ БУДЕТ ПЛОХО

В баре вдруг сделалось темно — Скиннеру показалось, что у него в темени открылась воронка, жадно всосавшая окружающий свет. В воображении зажегся цветной трехмерный образ Кибби: наивная улыбка «доброго парня», всеобщего любимца… Голограмма подернулась помехой. Лик Кибби сменился его собственной рожей — похмельной, искривленной… затем изображение восстановилось, но улыбка была уже хитрой, скользкой, отражающей внутреннюю суть паршивого ублюдка.

Всем нравится, когда лижут жопу. Только одного не понимают…

Дыхание перехватило. Перед глазами неслась карусель знакомых лиц: Купер, Фой…

Приехали, белочка началась…

Темнота в баре сгустилась, движения людей замедлились: серебристые тени шевелились плавно, как под водой, лиц было не разобрать. Одна из теней — грузная, уверенная — плыла к нему, лавируя среди прочих с балетной грацией, держа перед собой мутную инсталляцию, в которой угадывался поднос с выпивкой и закусками. Скиннер ахнул, сердце дрогнуло и остановилось, словно сжатое ледяной рукой. На мгновение ему показалось, что он умирает от инфаркта.

Блядский пи…

— Вот, братишка! Поклюй, полегчает,— гудел замогильный голос. Массивная тень сгружала с подноса на стол зыбкие предметы: пиво, виски, тарелки с едой. Голос принадлежал Робу Макензи. Темнота начала рассеиваться, ритм тоже возвращался в норму.

Скиннер дышал как загнанный марафонец. По лицу бежал холодный пот. Это был инфаркт, не иначе. Или инсульт. Или что-то в этом роде. Кислорода по-прежнему не хватало.

Я бля… я бля…

— Что-то ты хреново выглядишь, братан,— комментировал Макензи.— В чем дело? Сломался уже?

Скиннер со свистом втянул в себя воздух. Макензи шлепнул его ладонью по спине. Скиннер прикрыл лицо, жестом попросил его отойти. Друг нахмурился и озабоченно смотрел на скрюченную фигуру, на потное покрасневшее лицо… Когда тревога Макензи достигла пика, Скиннер выпрямился. В груди будто рухнула плотина: дыхание открылось, с глаз упала пелена. Он расправил плечи и посмотрел вначале на потолок, потом на Роба Макензи.

— Что-то со светом? Или мне почудилось?

— Да, мигнул. Наверно, скачок напряжения. Ты как, в порядке?

— Угу.

Скачок напряжения.

Скиннер вглядывался в черты лучшего друга и бессменного собутыльника Малютки Роба Макензи, человека, который мог быть свидетелем у него на свадьбе. Сколько ни пей, сколько ни нюхай, а за Макензи не угонишься: он будет с неизменным стоицизмом поглощать кружку за кружкой, периодически отлучаясь в туалет, чтобы засосать очередную пару чудовищных дорожек, от одного вида которых сердце начинает скакать в груди, как горошина в судейском свистке.

Но сегодня все было иначе. Произошло нечто аномальное. Скиннер испытал скачок напряжения, получил заряд той мистической пьяной энергии, что иногда снисходит на алкашей и дает им божественную уверенность в собственной неуязвимости. Он и сам раньше переживал это чувство, однако никогда так ярко и недвусмысленно. Могучая волна подхватила его и повлекла вперед. Схватив двойной «Джек Дэниэлс», он лихо плеснул его в рот:

— Давай, толстячок, не тормози! Посмотрим, кто из нас сломался!

II. Кухня. 15. Загадочный вирус

Впервые за все время он не загнал птицу в курятник. Ночью пошел дождь, забор прогнил, и на ферму залезли дикие собаки. Теперь он остался без кур.

Сосредоточиться не удавалось. Кружилась голова, урчал желудок. Огромный яркий плакат — «Стар-Трек: последний рубеж», подарок Яна с изображением звездолета «Энтерпрайз», вылетающего из черной дыры,— пульсировал на стене в унисон с потрескиванием наэлектризованных нервов.