А тучи всё сгущались. В конце июня стали поступать данные о крупных передвижениях немецких бронетанковых, артиллерийских и пехотных соединений. Они подтягивались к переднему краю. Артиллерийская и воздушная разведки засекали всё новые артиллерийские позиции, скопления вражеских танков в балках и рощах вблизи переднего края.
2 июля Ставка предупредила: противник вот-вот перейдёт в наступление. Это было уже третье предупреждение. Первое мы получили 2 мая, второе — 20 мая.
В ночь на 5 июля в полосе 13-й и 48-й армий были захвачены немецкие сапёры, разминировавшие минные поля. Они показали: наступление назначено на три часа утра, немецкие войска уже заняли исходное положение.
До этого срока оставалось чуть более часа. Верить или не верить показаниям пленных? Если они говорят правду, надо уже начинать запланированную нами артиллерийскую контрподготовку, на которую выделялось до половины боевого комплекта снарядов и мин.
Времени на запрос Ставки не было, обстановка складывалась так, что промедление могло привести к тяжёлым последствиям. Присутствовавший при этом представитель Ставки Г.К. Жуков, который прибыл к нам накануне вечером, доверил решение этого вопроса мне. Благодаря этому я смог немедленно дать распоряжение командующему артиллерией фронта об открытии огня.
Было предпринято несколько попыток захватить и/или допросить пленных из германских передовых частей, что позволило бы русским немедленно получить информацию о надвигающемся вражеском наступлении. Некоторые из этих попыток являются критически важными, и кажется логичным рассмотреть их несколько подробнее.
Первый "захват" состоялся 4 июля в районе Белгорода. Словенскому сапёру удалось добраться до советских оборонительных линий, где он и сдался в плен. По его донесению немецкие солдаты получили провизию и коньяк на пять дней вперёд. Он также утверждал, что его отряд был задействован в расчистке минных полей и удалении колючей проволоки и что их работа должна была быть закончена до того, как немецкие армии начнут движение в 03.00 5 июля.
Второй случай послужил подтверждением первому. В ночь с 4 на 5 июля в Тринадцатой армии на Центральном фронте была поднята тревога. Патруль из Пятнадцатой стрелковой дивизии наткнулся на группу немецких сапёров, которые расчищали дорожку сквозь минное поле (это именно та группа, о которой пишет Рокоссовский). Рядовой Фермелло, прикомандированный к сапёрной группе 6-й пехотной дивизии, раскололся на допросе и весьма ясно и чётко выдал всю информацию русским. Фермелло (возможно, с некоторой подсказки допросчиков) сказал русским, что атака была назначена ровно на 3 часа утра 5 июля и что передовые отряды уже заняли свои позиции.
Было известно о двух очень чётких, произошедших в разных местах, несвязанных событиях, а также других небольших происшествиях на других участках. Время наступления стало известным, и русские подготовились соответствующе.
Время ожидания перед сражением было тяжело для русских как никогда. Это было сражение, которого Советский Союз ожидал во многих отношениях. В первый раз "они играли на своём поле".
Начальник танковых войск сказал, что в начале войны всё делалось второпях, в спешке, и времени всегда не хватало, но на этот раз мы перешли к действиям спокойно и с расчётом.
Одно было бесспорно: на этот раз немцы испытают на себе силу нового русского солдата.
Теперь посмотрим поближе на этого "Ивана".
ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЛ СОБОЙ РУССКИЙ СОЛДАТ
Каждая война звучит по-своему. На разных полях сражения звуки были разными. У русских снарядов звук свой собственный, прекрасно отличимый от остальных. Когда вы находитесь в конечном пункте назначения таких снарядов, как немцы на Курской дуге, вы инстинктивно начинаете на слух узнавать признаки приближающейся смерти.
"Вы когда-нибудь слышали, как захлопывается дверь? Захлопывается где-то в небе? Вот так, — писал немецкий солдат своей семье, — звучат русские снаряды. Когда они открывают артподготовку, кажется, будто она идёт без остановки и повсеместно вокруг тебя. Хлопает одна дверь, потом другая, потом ещё дюжина, и не слышно ничего, кроме этого. А затем снаряды начинают разрываться с такой быстротой, что шум от них становится похож на глухой гул, а иногда отчётливо и громко слышатся отдельные взрывы, всё ближе и ближе, и весь этот шум сливается в раскаты грома, заполняющие весь мир…"
Звуки взрывов. Даже в темноте опытные ветераны могли отличить "наши" от "их". Слышите? Пулемётная очередь. Выстрелы, достаточно высокие. Шипящий треск. Это немецкий пулемёт.
Потом более грубый звук. Как скрежет. Глухой, похожий на кашель, звук русского пулемёта. Совершенно точно.
Но есть оружие, звук от которого ни с чем не спутаешь. В немецкой армии он назывался Nebelwerfer — ракетный миномёт. Снаряды запускались из стволов, многие из них имели взрывной заряд в форме луковицы. При выстреле из этого орудия образовывалось чрезвычайно много дыма и раздавался громкий ревущий звук. Тёмное, коптящее пламя вырывается назад, облако горячего дыма выбрасывается из сопла ракеты. Это нельзя увидеть, смотря сзади, потому что в первые же доли секунды из ракет стремительно вырываются пламя и дым. Вы смотрите в то место, куда летит ракета, множество ракет, выстреленных этим залпом, и туда, выпрыгивая из грязного, развеиваемого ветром дыма, выскакивает смазанный силуэт фугасного снаряда, летящего в сторону русских. Немного позже слышатся звуки взрывов.
Русские "катюши" отличаются от этого оружия очень сильно. Солдаты называют их "Органом Сталина". Залп из "катюши" — хлыст смертоносного ракетного огня. Ракеты выстреливаются из ячеек, закреплённых на грузовике. Русские обычно выставляют грузовики дюжинами, ряд за рядом. На каждом грузовике может быть один, два, три или даже четыре ряда ячеек, и огневая мощь одного такого грузовика если не превосходит, то точно не меньше мощи боевого крейсера.
Когда они ведут огонь массовыми залпами, сразу же появляется пламя — длинные, похожие на наконечник копья, языки пламени вырываются назад из ракеты на каждом грузовике, а затем множество таких огней устремляется в небеса через ими же созданный дым. Вокруг стоит шум, сравнимый с шумом от рвущейся простыни, если бы эта простыня была размером с небеса. Пламя беснуется не так уж долго, лишь настолько, сколько нужно, чтобы придать скорость фугасному заряду. Это похоже на десять тысяч тяжёлых пушек, дающих залп в течение нескольких секунд. Звук пронзает и сотрясает небеса, везде огонь.
Снаряды падают с небес как наказание библейских времён, но гораздо хуже: тысячи камней с пронзительным свистом падают с небес, а когда они ударяются о землю, она превращается в ад. Тысячи взрывов раздаются вокруг, вся видимая территория вокруг покрывается пламенем, как огненным ковром.
Есть ещё один звук, который никогда не забудет ни один немец. Это крик русского солдата. Когда он осознаёт свою значимость в атаке и он и его товарищи вылезают из окопов и траншей и бегут на врага, они кричат "Ура!". Опять и опять они хором кричат это яростное, дерзкое "Ура!". Некоторые из них умирают с этим криком, но остальные подхватывают его и бросаются в решительную атаку.
Русский солдат, объясняет генерал Меллентин, уникален и "обладает невероятной способностью противостоять самому сильному артиллерийскому огню и воздушным бомбардировкам". Эта способность была известна русским командирам не хуже, чем тем, кто обстреливал этого Ивана в его траншее, ждущего того, чтобы покинуть свой окоп и начать смертоносное наступление на немецкие орудия. Если верить тому, что говорят и русские, и их враги, это солдат, который не отступит под таким огнём, от которого другой бы побежал в ужасе.
"Косность большинства русских солдат, — пишет Меллентин, — делает их совершенно нечувствительными к потерям".
Действительно ли это так? Мы уже видели, как мало японцы ценили единственную жизнь. Мы забили себе в голову, что японцы ничуть не заботились о своей жизни и что они с радостью кинутся на американские пушки. Возможно, мы всё-таки путаем слепую преданность делу с полным безразличием к собственной жизни? Может, мы неправильно поняли взгляды на жизнь этой нации, и что то, что мы считали склонностью к самоубийству, было на самом деле патриотизмом? После войны выяснилось, что японцы были не менее чувствительны к смерти, чем наши люди. Может, они были настолько фаталистичны, что принимали свою смерть на поле боя как неизбежное? Скорее всего. Никто не станет в бою оспаривать фатализм. Какому солдату, побывавшему в гуще сражения, не приходилось его испытать?
Но действительно ли это было полное безразличие к собственной жизни? Неужели мы поверим, как и Меллентин, что русскому солдату действительно было наплевать на собственную жизнь?