Она тут же замолчала.
На это я и рассчитывал; размышления о предстоящем меня тоже не радовали.
И рисковал я гораздо больше, чем она.
Я так думаю.
Аиды, как же я ненавижу магию.
13
Я подумал о песне, просто о глупой песенке. Я не мастер в пении (Дел сказала бы совсем не мастер) и поэтому всегда чувствую себя втройне глупо, когда приходится петь. Я стоял в окружении песков и сочинял песенку, даже напевал вслух, потому что из прошлого опыта знал, что без этого было не обойтись. По крайней мере раньше каждый раз я пел.
Северяне Стаал-Уста мне все подробно объясняли: пение позволяло оживить меч, вложить в него сознание, вызвать силу, скрытую в яватме, омытой тщательно продуманными ритуалами и рунами. Согласно привычным мне представлениям о танце, пение только мешало сосредоточиться. Готовиться к вступлению в круг нужно было совсем иначе: замкнуться в себе, оживить свою душу, успокоить свои чувства…
Аиды, если задуматься, все это звучит странно, а если попытаться объяснить вслух, то получается просто ерунда. Так что попробую проще: я воспринимал себя как оружие, а меч как свое продолжение, поэтому стоило мне только подумать о движении, мечь тут же совершал его, как неотъемлемая часть моего тела.
Раньше у меня был Разящий. Я считал его совершенством, но в бою против Северного танцора меча, повторно напоившего свою яватму, он был разбит. Вместе с Разящим я много лет бродил по Югу и каждый домейн, в котором мы находились, принадлежал нам, хотя об этом не знал владевший им танзир; а среди танцоров мечей, которые правят Югом своим искусством владения оружием и готовностью убивать за деньги, мы с Разящим считались лучшими.
Конечно Аббу Бенсир мог бы возразить и заявить, что это он лучший, но до сих пор не делал этого, потому что наши дороги долго не пересекались. У Аббу была своя часть Юга, у меня своя. Мы уважали друг друга.
Уважал ли он меня до сих пор, я не знал. Возможно. Тот, факт, что он согласился выследить нас, не означал что он потерял к нам уважение, скорее мы просто стоили обещанных денег. В конце концов, ведь именно Аббу бросил мне свой меч в разгар суматохи в Искандаре, когда я лишился своего.
Конечно тогда платить за мою голову никто еще не собирался.
Теперь он бы не бросил мне свой меч, он бы забрал мой, если бы смог… и это заставило меня вспомнить о Самиэле — и Чоса Деи.
Ветер и песок забивали уши. Я слышал низкое рычание, жалобу песчаной бури, отчаявшейся утолить свой страшный голод. Я и раньше слышал эти стоны и чувствовал силу. Если я и дальше буду так стоять, существует большая вероятность, что больше я в своей жизни ничего не услышу — и не почувствую.
Мне удалось повернуть голову и через плечо увидеть Дел. Она скорчилась за песчаным заносом, натянув на голову капюшон и завернувшись в одеяло. Контуры тела терялись в многочисленных складках, но я видел ее: длинные ноги, переплетенные с моими, аромат бело-шелковых волос, щекотавших мне лицо. Я не мог отдать это тело — и дух, скрывавшийся в нем
— на расправу самуму.
Или необузданной магии.
Аиды.
Значит ничего не остается, как только доказать, что я сильнее.
— Ладно, — прошептал я ветру, — давай обсудим, только мы вдвоем, стоит ли дуть в этой части пустыни… или лучше перебраться туда, где собралась толпа танцоров мечей, мечтающих получить наши шкуры… и конечно деньги, которые им за нас обещали.
Самум зарычал громче, визжа, шипя и подвывая. Песок и грязь жалили даже прищуренные, почти закрытые глаза. Ресницы отяжелели от песка, ноздри были наполовину забиты, губы спеклись. Песок скрипел на зубах, обдирал язык и горло. Но я знал, что повернувшись спиной к ветру, я признаю превосходство самума.
Где-то позади меня возмущенно фыркнул жеребец. Я слабо удивился, что он еще не убежал. Наверное он думал, что все еще привязан… нужно было хлопнуть его по крупу и отослать.
Я сжал рукоять двумя руками и поднял меч высоко в воздух. Ветер взвизгнул и застонал, порезавшись об острие. Весь мир вокруг меня был наполнен воем. Волосы срывало с лица и отбрасывало назад, едва не вырывая их из кожи. Я расставил ноги пошире, чтобы не мешало больное колено, зарыл их по лодыжки в песок для устойчивости, и потянулся в воздух за мечом, вертикально разрезая бурю.
Я стоял как настоящий завоеватель, как варвар с мечом, празднующий победу или воспевающий свои подвиги так, что поза говорила больше чем слова: «Я повелитель. Я властелин. И вы, желающие занять мое место, попытайтесь вначале заставить меня подвинуться.»
Я подумал, что в моей ситуации это то, что нужно.
— Мое, — громко объявил я.
Буря не унималась.
— Мое, — сказал я увереннее.
Самум продолжал петь, хватая меня за голые руки и ноги. А потом он взялся за одежду; он стащил с меня бурнус и хитон, разорвав их как гнилой шелк, и оставил меня в одной набедренной повязке. Когти песчаного тигра на груди тихо постукивали, ремешки Южных сандалий, перевязанные до колен, впивались в ноги, Северная перевязь сжимала ребра, спину и плечи.
Конечно варвар.
— МОЕ, — проревел я и песня в моей голове поднялась до таких высот, что едва не оглушила меня.
Самиэлю ответил самум. Я почувствовал ответ прежде чем услышал: дрожь возникла в животе, прошла по костям и обрела такую силу, что едва не сломала мне запястья, но напряжением мускулов я подавил ее. Сила, которую я почувствовал, была сладкой, соблазнительной и такой влекущей. Она знала меня. Она понимала мою песню. Однажды я напоил ее, потом позволил ей напиться повторно. Мы были вдвойне связаны, Самиэль и я.
А потом песня изменилась. Душа Самиэля скрылась как искра захваченная вихрем, и я почувствовал, как что-то другое поднимается во мне, чтобы занять ее место. Что-то очень сильное, Что-то очень злое.
Оно шло от меча, усиливаясь как жар, опалявший горизонт Пенджи. Черный свет. ЧЕРНЫЙ свет. Не настоящее сияние, вроде света солнца, луны или огня. Он был совершенно черным. И все же светился.
По телу заструились ручейки пота, к ним сразу прилип песок, все складки кожи, все шрамы тут же начали чесаться.
Аиды, опять за старое.
Черный свет, сияние. Оно стекало по клинку, для пробы легонько хлопая меня по рукам, сжимавшим клинок, потом спустилось пониже, наполняя пальцы, ладони, запястья.
Я выругался. Я сказал что-то очень грубое. Потому что в этот момент я испугался больше чем когда-либо в жизни.
Свет КАСАЛСЯ меня…
Черный, сияющий свет покрывал плоть темным слоем.
— Аиды, — выдавил я.
Это была не магия. Точно не магия, я бы ее узнал. Что-то хуже. Что-то гораздо сильнее и гораздо опаснее.
Часть меча была черной. Чернота то увеличивалась, то уменьшалась, подчиняясь Чоса Деи, реагируя на мои попытки собрать все силы тела и души, чтобы загнать волшебника обратно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});