Читать интересную книгу Потоп - Генрик Сенкевич

Наконец пан Анджей хватил саблей по виску знаменосца, и тот, закричав, как петух под ножом, выпустил из рук знамя; в эту минуту строй посередине разомкнулся, а фланги, перемешавшись, двумя беспорядочными кучами поспешно отступили в тылы прусского войска.

Кмициц глянул в прорыв и вдруг увидел в глубине поля полк драгун в красных мундирах, вихрем несущихся на помощь дрогнувшим рейтарам.

«Ничего! – подумал он. – Сейчас Володыёвский перейдет реку и меня поддержит…»

Внезапно раздался залп орудий, столь оглушительный, что земля ходуном заходила под ногами, и на всем пространстве, от валов до передовой линии неприятельского войска, загремели мушкеты. Поле сплошь заволокло дымом, и в этом дыму волонтеры и татары Кмицица схватились с драгунами.

Но со стороны реки никто не спешил на подмогу.

Стало ясно, что неприятель намеренно пропустил дружину Кмицица через брод, а затем обрушил на реку в том месте огонь из мушкетов и пушек: теперь, под страшным железным градом, живая душа не могла перейти на другой берег.

Первыми сделали попытку переправиться люди Корсака, но тут же в беспорядке вернулись; затем повел своих Войниллович: это был королевский полк, один из храбрейших в войске, но и он дошел только до середины брода и отступил, правда, не сразу, потеряв два десятка именитых рыцарей и девяносто простых ратников.

Вода в единственном мелком месте, где только и можно было перейти реку, бурлила под ударами пуль, как под проливным дождем. Пушечные ядра перелетали на противоположный берег, вздымая тучи песка.

Сам пан подскарбий подскакал к броду и, осмотревшись, убедился, что живым на тот берег никому не перебраться.

Однако это могло решить исход сражения. И чело гетмана омрачилось. Оглядев в зрительную трубу весь фронт неприятельских войск, он приказал ординарцу:

– Скачи к Гассун-бею: пусть орда как-нибудь переправится в глубоком месте и ударит на обоз. Что ни есть на подводах – все их! Пушек в той стороне нету, им бы только реку одолеть.

Офицер умчался, нахлестывая коня, гетман же поехал дальше, туда, где на лугу, в лозняке, стояла лауданская хоругвь, и, подъехав к ней, остановился.

Володыёвский, мрачный, как туча, встретил гетмана, ни слова не говоря, только глядел ему в глаза и шевелил усиками.

– Как думаешь, сударь, – спросил гетман, – переправятся татары?

– Татары-то переправятся, но Кмициц погибнет! – ответил Володыёвский.

– Черт побери! – воскликнул вдруг гетман. – Да Кмициц этот, будь у него голова на плечах, не только не погибнет, а сраженье выиграть может!

Володыёвский ничего не сказал, но про себя подумал:

«Либо ни одной хоругви не надо было за реку пускать, либо сразу пять…»

Гетман снова стал смотреть в зрительную трубу на схватку за рекой, в гуще которой яростно рубился Кмициц, а маленький рыцарь, не в силах устоять на месте, внезапно приблизился к нему и, держа саблю острием вверх, сказал:

– Ваша милость! Прикажи – я попробую переправиться вброд.

– Стоять! – резко оборвал его подскарбий. – Довольно, что те погибнут.

– Уже погибают! – ответил Володыёвский.

И в самом деле, гул битвы сделался явственней и нарастал с каждой минутой. Видно, Кмициц отступал к реке.

– Слава Богу! Этого я и хотел! – вдруг воскликнул гетман и стремглав поскакал к хоругви Войнилловича.

А Кмициц действительно отступал. Люди его, ударив на красных драгун, рубились с ними из последних сил, но уже дыхание перехватывало в груди, уже немели усталые руки, одно за другим валились тела на землю, и только надежда, что из-за реки вот-вот подоспеет подкрепление, еще поддерживала в бойцах дух.

Между тем прошло полчаса, а желанного возгласа «бей!» все не было слышно, зато на помощь красным драгунам устремился тяжелый кавалерийский полк Богуслава.

«Вот она, смерть!» – подумал Кмициц, увидев, что конники заходят сбоку.

Но он был из тех воинов, которые до последней минуты верят, что не только сохранят собственную жизнь, но и одержат победу. Долгий солдатский опыт научил Кмицица не бояться риска и мгновенно оценивать обстановку; вот и теперь, быстрее вспыхивающей на вечернем небе зарницы, в его уме промелькнула мысль:

«Похоже, через брод неприятель наших к себе не подпустит, а раз так, я его самого к ним подгоню…»

Меж тем полк Богуслава был уже в каких-нибудь ста шагах и несся во весь опор; пан Анджей, видя, что драгуны вот-вот ударят на его татар и скорее всего их сомнут, поднес к губам дудку и свистнул так пронзительно, что драгунские лошади в передних рядах от страха присели на зады.

Свист немедля был повторен дудками татарских старшин, и – словно вихрь взметнул песчаную бурю – весь чамбул разом, поворотив коней, ударился в бегство.

Недобитые рейтары, красные драгуны и Богуславов полк с места в карьер припустились за ним вдогонку.

Как гром, загремели возгласы офицеров: «Вперед!» и «Gott mit uns!»[261]. Зрелище открылось захватывающее. По обширному лугу прямо к осыпаемому пулями броду, смешавшись, мчался в беспорядке чамбул с такой быстротою, словно у лошадей повырастали крылья. Татары, все как один, припали к шеям своих бахматов, распластались, зарылись в гривы – если б не тучи летящих в преследователей стрел, можно было подумать, лошади скачут одни, без седоков; за ними с грохотом, криком и топотом неслись великанища-рейтары, сверкая поднятыми над головой мечами.

Брод был все ближе: уже версту проскакал чамбул, еще полверсты… но, видно, татарские кони совсем выбились из сил – расстояние между ними и рейтарами быстро сокращалось.

Еще несколько минут, и вот уже передовые рейтары достают мечами отставших татар, но брод совсем-совсем рядом. Кажется, несколько скачков – и кони достигнут воды.

И вдруг произошло нечто поразительное.

Когда чамбул подскакал к броду, на флангах его снова пронзительно засвистели дудки, и весь отряд, вместо того чтобы броситься в реку и поискать спасения на другом берегу, раскололся надвое, и две его половины, словно стаи ласточек, понеслись вниз и вверх по течению.

Преследующая их по пятам тяжелая конница, влекомая неудержной силой, с разгона влетела в реку, и лишь в воде всадники сумели сдержать разгоряченных скакунов.

Артиллерия, до сих пор осыпавшая песчаный брод градом железа, мгновенно прекратила огонь, чтобы не бить по своим.

Но именно этой минуты ждал, как избавления, гетман Госевский.

Едва лошади рейтар коснулись копытами воды, навстречу им вихрем понеслась грозная королевская хоругвь Войнилловича, а за нею лауданцы, хоругвь Корсака, две гетманские хоругви, и еще полк волонтеров, и латники князя кравчего Михала Радзивилла.

Страшный вопль: «Бей, убивай!» – сотряс воздух, и, прежде чем пруссаки успели осадить лошадей, остановиться, заслониться мечами, хоругвь Войнилловича разметала их, как смерч опавшую листву, смяла красных драгун, оттеснила полк Богуслава, разделила его надвое и помчалась по полю к основным силам прусской армии.

Река в мгновение ока обагрилась кровью; снова загремели пушки, но поздно: уже восемь хоругвей литовской конницы с лязгом и ревом неслись по лугу, и сражение перекинулось на противоположный берег.

Сам подскарбий летел впереди одной из своих хоругвей, и лицо его сияло от счастья, глаза горели – выведя свою конницу за реку, он уже не сомневался в победе.

Литовские кавалеристы, с упоением рубя и коля, гнали перед собой остатки драгун и рейтар, и те падали под ударами один за другим: слишком медленно двигались их тяжеловесные кони и только мешали своим седокам целиться в преследователей.

Тем временем Вальдек, Богуслав Радзивилл и Израель, чтобы приостановить натиск противника, бросили на него всю свою конницу, а сами стали поспешно готовить к бою пехоту. Полк за полком выбегали из-за валов и строились на лугу. Копейщики втыкали в землю свои тяжелые копья с наклоном вперед, загораживаясь этим частоколом от врага.

Во второй шеренге ружейники взяли мушкеты на изготовку. Между четвероугольниками пехоты с лихорадочной торопливостью устанавливали пушки. Ни Богуслав, ни Вальдек, ни Израель не обольщали себя надеждой: они понимали, что их кавалерия в прямой схватке с польской долго не продержится, и рассчитывали только на артиллерию и пехоту. Меж тем коннные полки уже сошлись вплотную перед строем пехотинцев. И случилось то, чего опасались прусские военачальники.

Натиск литовских конников был столь яростен, что прусская кавалерия ни на минуту не смогла их задержать, и первая же гусарская хоругвь врезалась в ее ряды, точно клин в дерево, и без особых даже усилий продвигалась в самой гуще, словно подгоняемый буйным ветром корабль среди волн. Вот уже можно различить польские прапорцы, они все ближе и ближе… еще мгновенье – и из-за спин прусских кавалеристов вынырнули головы гусарских коней.

– Смирно! – закричали офицеры, стоящие в рядах пехоты.