женщин, которые поступают так, как велит разум, а не чувства.
С позиций разума ситуация была однозначна и проста: именно брак с Михаром обещал ей самые радужные перспективы.
Но сердце, смущённое и раненое этим конфликтом с Дереком, встрепенулось в ней и горячо заявило, что с вердиктом разума не согласно.
Теперь, снова столкнувшись с Дереком — с его яростным желанием её защитить, с его глубокой деликатностью к её чувствам, с его открытой искренностью — она осознала, как сильно ей всего этого не хватало.
Она поняла, что, сколь бы многое ни приобрела в браке с Михаром — она никогда не получит там вот такого, тёплого, яркого, живого чувства.
Её смятение сделалось совсем велико; она запуталась.
Всю жизнь, сколько её было, она принимала решения разумом, и это вполне её устраивало — она получала от жизни именно то, чего хотела. Сердце её не всегда было согласно с её решениями, но, в конце концов, всё укладывалось к лучшему, сердце успокаивалось, и Магрэнь в очередной раз убеждалась, что сделала правильный выбор.
Теперь же ей стало страшно — мысль о том, что она в этом своём разумном браке потеряет нечто весьма и весьма важное, стала исступлённо биться в её голове.
Дерек что-то говорил — простое и радостное, в своём духе, — но она не слушала и, замерев, глупо смотрела на него.
Она осознала, что ей как невесте Михара не следовало сейчас приходить сюда и оставаться с Дереком наедине — это было совершенно недопустимо для той репутации, которую она должна была теперь поддерживать.
Она осознала, что репутация эта и вообще требует от неё никогда не встречаться с Дереком и даже не переписываться с ним — потому что любая связь с бывшим любовником по определению является предосудительной.
Она остро, мучительно осознала, что теряет Дерека — не только как мужчину, но и как друга.
Он заметил, что она побледнела и смотрит на него с болью и ужасом.
— Рэнь? — в большой тревоге рванул он к ней, осторожно и мягко беря её руку и машинально поглаживая её так, как привык делать во времена их связи.
Этот привычный и нежный жест заставил её содрогнуться до самой глубины её существа; она совершенно потерялась в беспомощном, мучительном желании остаться с ним и быть с ним, всегда, что бы ни произошло.
— Хочешь… — сперва произнесла она одними губами, не в силах совладать с голосом, затем повторила твёрже: — Хочешь, я откажу ему и выйду за тебя?
«Хочу!» — мелькнуло в его голове, но губы его уже совершенно автономно от ума и сердца отвечали:
— Нет, ну что ты!
Он покраснел от того, что солгал; но он не хотел и не мог признаться теперь в своих чувствах. Он полагал, что при таком раскладе им бы пришлось бежать и скрываться, потому что Михар, конечно, этого бы так не оставил, и было совершенно недопустимо разрушить жизнь Магрэнь своим эгоистичным желанием быть с нею. Он знал, что для неё действительно важно всё то, что ей мог дать Михар, — и что он сам и так-то не мог ей этого дать, а с учётом своего нынешнего положения — и подавно. И ему было ужасно стыдно, что он нечаянно всколыхнул её чувства, заставив её сомневаться в уже сделанном выборе.
Магрэнь, конечно, заметила, что он неискренен; но она решила, что это потому, что она уже не интересует его как возможная жена, и ему неловко, что ему пришлось выразить это. Ей и самой сделалось стыдно, что она своим предложением поставила его в такое неловкое положение, заставив обижать её этим признанием — что она ему больше нежеланна. Она тоже покраснела.
— Прости… — пробормотала она, отводя глаза, потому что ей было теперь слишком мучительно осознавать, что она слишком поздно поняла, как он важен для неё.
— Ты прости, — возразил он, отпуская, впрочем, её руку. — Ты всегда…
Он хотел сказать, что она всё равно всегда может на него положиться — но осознал, что это было бы ложью, потому что для сохранения её репутации ему нужно будет держаться от неё как можно дальше.
Она, конечно, поняла, что именно он не сказал, но решила, что это потому, что он считает всякую связь между ними окончательно оборванной.
— Прости! — ещё раз сказала она и выбежала.
Застыв, он тупым взглядом смотрел на оставшуюся приоткрытой после её побега дверь.
— Зато у неё будет всё, о чем она мечтала, — спустя несколько минут тихо утвердил он, пытаясь, видимо, успокоить сам себя.
Получалось скверно.
7. Что можно сказать выбором своего наряда?
На другой день на встречу с Михаром Магрэнь собиралась как на битву — изысканно-вежливое приглашение, написанное даже не секретарём, а своею рукою, её не обмануло. Ему, конечно, уже доложили о всех этих её недопустимых для почти замужней женщины метаниях через весь город, и он наверняка имел намерение говорить об этом.
За минувший вечер и часть ночи Магрэнь уже вполне овладела собой; частично прожив, частично отложив в долгий ящик так некстати накрывшие её эмоции — а заодно от души нарыдавшись, — она снова вернулась к рациональному взгляду на вещи.
В сердце, впрочем, тлела теперь обида на Дерека — совершенно иррациональная, поскольку она вполне признавала, что сама виновата, и что это она не принимала их отношений всерьёз тогда, когда это было важно для него. Признавать-то признавала — но всё равно было обидно. Возможно, это был не только первый, но и последний раз в её жизни, когда она решилась на порыв такого рода! И что она получила в ответ?
«Нет, ну что ты!» Подумать только!
Обида плавно перетекала в раздражение, раздражение это переносилось и на Михара — тем более, было, за что. Магрэнь полагала, что, раз уж он удосужился сделать ей предложение, то мог бы вести себя более романтично. В конце концов, отношения с торговым партнёром — это одна история, а отношения с невестой — совсем другая! Он же словно и не чувствовал разницы и продолжал вести себя так, словно брак их был не более, чем выгодной для обоих сделкой.
Безусловно, и сама Магрэнь воспринимала их брак именно так; что не мешало ей обижаться.
Скверное настроение её требовало выхода — и она заранее настраивалась на скандал, и готовилась к этому скандалу самым тщательным образом.
Она выбрала ярко-алое, слепящее взгляд, шёлковое платье на тонких бретельках — наряд совершенно неприличный для дамы её