Мне более важно мое признание ее мастерства. Она очень профессиональна! Она меня поразила.
Откуда это взялось?
Генетика?
Может, и другое: она смотрела, слушала, впитывала?
Я наблюдал еще тогда, когда ей было шесть лет, как она входит в роль, накачивается, готовится. Подсознательная концентрация, лишенная профессионального навыка, сейчас выросла в удивительные способности. Уверен, если она по этой дороге пойдет, то станет большой актрисой.
Важно было снять в этом фильме < «Утомленные солнцем – 2» > детей – ведь, кроме Надежды, играют еще Анна и Артем?
Я к такому шаманству отношусь легко. Просто в своих ролях они на месте – я в этом абсолютно убежден. (I, 143)
(2010)
Интервьюер: Как же Вы не побоялись отправить на такие съемки < «Утомленные солнцем – 2» > собственных детей?
Ну это скорее говорит об их достоинствах, а не о моей жестокости. Значит, был в них уверен. Значит, знал, что не будет за них стыдно. У Нади ведь роль наисложнейшая. Так она стремилась сама все делать, без дублера.
Без усилий не будет результата!
Неужели ни разу за дочь сердце даже не ёкнуло? Не по-режиссерски – по-отечески?
Ёкало, и часто.
Однажды на зимних съемках она цемента наглоталась. Дело в том, что цемент удобно запускать ветродуем вместо снега, когда снимается пурга и метель. Честно говоря, думаю, снимать «на цементе», когда в кадре живые артисты, – в какой-то степени противозаконно. Но, когда я понял, что Наде в лицо порывами летит цемент, изменить что-то уже было невозможно. К концу эпизода Надя стала задыхаться, зашлась от кашля. Цемент забил дыхательные пути. Плюс сцена снималась на страшном морозе. Пришлось отпаивать Надю чаем, заставили даже глотнуть спирта – чтобы хоть как-то отогреть. Все обошлось – Бог миловал…
Ваша супруга Татьяна не просила Надю пожалеть?
Конечно, просила. Но, думаю, пойди я жене навстречу, сама Надя бы не простила мне этого. Надя – перфекционист по сути своей. В этом мы с ней похожи. Она сама настояла на том, чтобы не пользоваться никакими возможными послаблениями, вроде лишний раз вызвать дублера или забежать на морозе в вагончик погреться. В этом она настоящий друг, профессионал и партнер, на которого можно положиться. И это касается всех – и Анны, и Тёмы. Надо стоять – стоим. Надо ждать – ждем. Надо – значит, надо.
По правде говоря, Тане не рассказывали и половины того, с чем Наде приходилось сталкиваться. Щадили мы ее. Мама у нас – любимая и замечательная, но очень эмоциональная и темпераментная. Приезжая иногда на площадку, она, как назло, попадала на довольно жесткие сцены. Допустим, в Праге мы по нескольку часов снимали Надю на мине, плавающей в холодном бассейне. После нескольких Таниных посещений я просто понял, что так дальше продолжаться не может. Она причитала, охала да ахала. А когда Надя душераздирающе кричала: «Па-а-а-па!» – у нее слезы лились из глаз. На таких съемках нет места личным эмоциям. Все и так были на страшном взводе. Хотя реакция Тани была совершенно нормальной и житейской: она боялась за своего ребенка, который находился в экстремальных условиях. Но эта «клушестость» в данном случае могла спровоцировать тяжелые, непоправимые последствия… И тогда я сказал: «Стоп, секунду, мухи отдельно, котлеты отдельно. Хочешь быть здесь – будь, смотри, но молча. Или не приезжай на площадку, гуляй и наслаждайся жизнью».
Самая близкая дорога к разрушению – это истерика. Гениально сказал Тамерлан: «Храбрость – это всего-навсего терпение в опасной ситуации». Думаю, если бы Таня была свидетелем одного падения, у нее сердце просто могло бы не выдержать. Когда Надя, сбегая с холма, на всей скорости упала и сильно ударилась головой о землю. И тишина… Ни звука… На площадке все потеряли дар речи. Ведь могло случиться все, что угодно – потеря сознания, сотрясение мозга или еще что-то, о чем я даже думать не хочу… Я тогда себе сказал: «Спокойно. Тихо. Все хорошо». Но сам лишь через несколько секунд смог вымолвить: «Надя, ты жива?!» Эти слова прозвучали в тишине как-то неестественно громко. Но, уверен, самое страшное для Нади и для всей съемочной группы тогда было услышать истерику и потерять контроль над собой…
Во всех будущих картинах планируете детей снимать?
Почему? Совсем не обязательно. Хотя все трое – уже ребята проверенные, нельзя поддаваться излишнему соблазну… Будет роль – буду снимать. Или, допустим, напишу роль отдельно. Я вообще сторонник того, чтобы сценарии писались под конкретных актеров. Даже небольшие роли и Артема в «Предстоянии», и Анны в «Цитадели» писались специально под них. (II, 61)
(2010)
Интервьюер: В истории с недавней свадьбой Нади Вы действительно были против ее отношений с женихом? Говорят, его от Вас даже скрывали…
Это что? Писали такое, что ли? Зачем Вы верите этому? Или Вы сами так считаете? Я же не могу ходить и на каждом углу кричать: «Нет! Не было такого!»
Но это неправда. Она выбирает сама. Я никогда не вмешиваюсь в жизнь моих детей. Единственное, что им говорю: «Помни, как твое имя и фамилия, и соответственно им поступай». (I, 147)
(2010)
Интервьюер: Перейдем к вашим внукам. Что можете сказать о них, об их радостях, огорчениях?
В нашей семье очень преемственные отношения.
Мои внуки тоже не воспринимают меня как известного режиссера. Для них я просто Никитон, существо, которое их родители почему-то называют папой. Нет в них этого: «Ах, наш дед – режиссер!» Сомневаюсь, что они вообще что-то видели из моего творчества. Но для меня это и не главное.
Главное – чтобы они были здоровы и естественны. Чтобы не было вседозволенности, поскольку вседозволенность – это хаос. Мне нравится, как мои дети воспитывают внуков. Хотя, может быть, Аня немного «перемягчает». Не всегда нужно умиляться тому, что делают дети. Они это чувствуют и начинают эксплуатировать, что плохо…
Но это уже детали, а в целом все правильно. (II, 67)
(2011)
Интервьюер: Ваш бойцовский характер передается по наследству? Вопрос немаловажный, ибо семья Михалковых прирастает. В минувшую субботу <21 мая> Вы стали дедом в седьмой раз – Надя родила Вам внучку…
Да! Нину, Нинико.
Какой у Надьки характер – это отдельный разговор. Я звоню ей вечером: прошу дать чей-то телефон, срочно нужен. Она говорит: «Тебе сейчас Резо продиктует». А через двадцать минут перезванивает: «Папа, все, я родила»… (I, 153)
(2011)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});