вдруг сказала она, смяв свою же собственную игру. — Золотоволосый ангел. А какие, кстати, у тебя волосы были до того, как ты чем-то заболел?
— Я ничем не болел и не болею! — буркнул он зло.
— Как же тогда твои неполноценные волосы на голове? — не отставала она. — Ведь у здоровых мужчин волосы растут, как и у женщин почти. Вон у Чапы какая шевелюра! — и она потрепала Чапоса по волосам. Тот угрюмо отстранился, но Рудольфу уже всё было ясно. Спелись две птахи из одного разбойничьего гнездовья. До неё не доходило, что Рудольф стрижётся. Думала, что он ущербный в этом смысле.
Она настолько посвежела на просторах бескрайней провинции, настолько отъелась чистых и дешёвых плодов, коими изобиловал континент там, где обитал малочисленный люд окраин, так была медлительна и тиха, что мало напоминала прежнюю вертлявую девушку. Прежде узкая настолько, что возникала мысль об отсутствии у неё пары рёбер, чего понятно не было, — она стала заметно полнее. Затянутые в простонародной причёске волосы переливались на свету отменным здоровьем по-прежнему. Всё предыдущее неблагополучие, как и сами роды, если и оказали воздействие, то не настолько плачевное, чтобы лишить её яркости, — не настолько насыщенной, как было, но достаточной для привлечения внимания. Красивой он никогда её не считал. Если она и была красива, то лишь для глаз трольцев. А они в своём большинстве, например, Нэю не считали красивой, а только чудной, притягивающей внимание именно что своей странностью. Кому-то, особенно трольцам утончённым и индивидуально оригинальным, непохожесть Нэи на прочих и нравилась, а кому-то и нет. А уж Азира была, что называется, секс-фейерверк для всякого.
Сидя за столиком уличного и дешёвого дома яств, она елозила ногами, то раздвигая их, то соединяя вместе, напряжённо отслеживая реакцию Рудольфа на себя. Непонятно, что она чувствовала, но очевидно проверяла его на собственное неотразимое воздействие. Но он холодно изучал эту чужую тролиху, ставшую по странному стечению обстоятельств матерью его ребёнка — несчастного погибшего гибрида. Поняв, наконец, его отношение, она в ответ излила на него безмолвную, но жгучую эманацию ненависти. Не исключено, будь его отношение другим, она рассказала бы, где ребёнок и отдала бы. Он просто это почуял. Или же уловил её ответный флюид. Девочка жива! Азира придумала с ходу всю ту историю с болезнью и последующей смертью младенца лишь от обиды.
Чапос с лицом скорбного идола подтвердил её рассказ, но веры не было и ему. Непонятно, какая сила настолько отталкивала от неё, не давала увидеть очевидного, — Азира по-своему, в меру своей скособоченной души, но ведь любила, продолжала любить его! И надо было лишь проявить ласковое сочувствие, обнять, утешить, задвинуть Чапоса куда подальше. Проявить к ней участие, и загадка исчезнувшего ребёнка была бы разгадана. Но он не мог даже прикоснуться к ней, как к заразной. Собственная вина была переведена им на неё саму. А если до конца быть честным перед собою, он был рад такому завершению всей той плохой истории. Азира же, быстро отряхнувшись от пережитого, не изменила ни призванию, ни ремеслу по этому призванию. Тогда же и обнаружился, а впоследствии лишь укрепился её с Чапосом неразлучный, взаимовыгодный дуэт с последующим глубинным единением родственных душ.
Гелия её жалела, поведясь на игру якобы дурочки с рабочей периферийной зоны столицы. Прониклась действительным сочувствием, что часто свойственно женщинам даже по отношению к неприятельницам, если те попадают в беду. Будучи актрисой, Гелия никогда не могла распознать корыстных игр тех, кто её окружал и обманывал.
— Как ты мог так поступить? Она любила тебя.
— Других тоже любила?
— Это издержки вовсе не простой профессии. Она из нищеты, из обездоленности, кто мог её тут поддержать? И не сразу она могла порвать ту сеть, которой была опутана. Ты же не мог дать ей гарантий будущего. Ты бесчувственная инопланетная скотина! — Гелия умышленно нарывалась на драку, но её импульс ненависти проваливался в его ватное безразличие ко всему на свете в данный миг, где и глох без всякого отзыва. В последнее время он утратил всякие чувства, и тут она была права. Даже к ней. Потому она и не могла его зацепить, как ни старалась.
Столкновение Азиры с загадочным магом
Но возвращаясь в немилое прошлое, в тот самый разгар так называемой «любви» с Азирой, в самый накал их взаимного хотения, а это её не наигранное хотение давало ему вполне понятную радость, он вспомнил один странный случай. Азира как-то проболталась о том, о чём прежде молчала. Она, раскинувшись и катаясь, как кошка после валерьянки, от полученной порции своей нехитрой радости, смеясь, рассказала про некую особу, над которой забавлялась. Обычно откровенничала она неохотно, не считая того первого и радостного вечера в «Ночной Лиане», когда ей хотелось превзойти саму себя, в чем она и преуспела. Она стыдилась той грязной и жалкой бедности, откуда вышла, где столько её унижали, ловили на воровстве, били и позорили те, кто считали себя лучше, чем она. И она привыкла выметать из себя свои воспоминания. И по привычке выметала уже и тогда, когда жить стала намного лучше. Её трудно было разговорить на темы её прошлого. Любопытство же было и к ней, и к их жизни в разных срезах их общества.
Она так никогда и не рассказала ему, как посещала остров Тон-Ата. В доме островного колдуна она, как кошка-лазутчица, пока все спали, облазила три этажа. Кругом пустота гулкая, но как-то причудливо смешанная с роскошью неописуемой самого здания. Там можно было танцевать, бегать, и все звуки гасились мягкими и упругими полами. Таков был тот дом! Я ещё подумала, что так могут жить только правители. Прежде она не могла и вообразить такой архитектуры. Она кралась на цыпочках, обученная самым бесшумным движениям, но не услышала за собою вдруг возникшего хозяина дома.
Нэя… Опять возникла эта Нэя — мучительница с нереально синими и добренькими глазками, так похожими на те, что были у необыкновенной куклы, которой в детстве она выколола глаза. Тайна жизни молодой женщины со стариком не давала ей покоя. Даже в своей развращённости она не понимала, как можно жить с таким, запертой от мира, пусть и в роскошном доме и на столь живописном, а всё же, практически безлюдном острове?
Гелию она соперницей не считала. Считала Гелию бесполой, интуитивно чуя её неизлечимую фригидность, её больное и неправильное отношение к любовным наслаждениям.
Страдающий, не иначе, бессонницей хозяин спросил у напуганной гостьи, — Тебе не хватило светового дня, чтобы осмотреть мой