— Уф!
Садится рядом. Я спрашиваю:
— В чем дело?
— Нам прислали нового начальника. Б. повысили, а этого прислали на его место. Он ничего не понимает. Знает себе повторяет только одно: сколько промышленных объектов разрушили немцы там, где расположена дивизия пленного. (А надо сказать, что во всей оккупированной немцами части Карелии вообще никаких промышленных объектов не было, и даже населенных пунктов не было).
Наконец, Гольнев кончил, я вошел и занялся совершенно обалдевшим пленным. Он и так ничего не мог понять, что от него хотят, а тут еще один комиссар на его голову.
Гольнев стал встречаться мне довольно часто. Прицкер теперь от него отвязался, он уже давно отвык быть переводчиком и работал с пленными сам. Вместо него переводить ходила теперь Тоня, плоховато знавшая немецкий — но Гольневу это было все равно. Каждый раз, когда я отправлялся в госпиталь к пленному, Гольнев был тут как тут. Он обожал ходить туда.
Как-то я сам был положен в госпиталь на обследование моего туберкулеза — и опять рядом на койке Гольнев. Приходил он в госпиталь с гитарой или с балалайкой, не помню. Это было для него наслаждение. Ложился, требовал, чтобы его осматривали. Ничем болен не был, просто отдыхал. Требовал книги из библиотеки (книгоноша носила набор книг для раненых). Он смотрел последнюю страницу, где указан тираж. Если маленький, то не берет — значит, книга плохая. Если сто тысяч — годится, хотя бы и по свиноводству. Такая более всего, потому что до войны он работал главным бухгалтером свиносовхозтреста. Каким образом он стал майором юридической службы — это загадка. Имел ордена.
Прицкер спросил как-то, как он их заработал. Тот говорит:
— Я изобрел новый способ разоблачения дезертиров. Таким образом удалось выявить и уничтожить 50 тысяч дезертиров. Прицкер заметил:
— Товарищ майор юридической службы, Вы нанесли советской армии больший урон, чем десять немецких дивизий.
После этого об изобретении больше речи не было.
Или так. Сидит Гольнев, допрашивает пленного. С ним Тоня. Я жду, когда он кончит. Все происходит в приемном покое. Через покой бежит сестра со здоровенной бутылью йода. Гольнев останавливает се и начинает снимать с себя гимнастерку и рубашку в присутствии обалдевшего пленного, который ждет чего-нибудь худого. Гольнев подзывает сестру:
— Помажь мне тут и тут. (На спине.)
— У Вас там болит, товарищ майор?
— Нет, на всякий случай помажь.
Однажды Прицкер ездил в командировку в район Ярославля, в лагерь, где содержались пленные с Карельского фронта, в том числе был в Ростове Великом. Когда он сообщил об этом Гольневу, тот спросил, большие ли там разрушения. Будучи начальником информационного отделения разведотде-ла, он не знал, что Ростов Великий не был под немцами. Видимо, спутал с Ростовом-на-Дону.
Как-то Гольнев пошел вместе с Тоней допрашивать пленного. Прицкер, отдыхая от него, писал в отделе отчет. Вдруг звонок:
— Додя, запирается пленный — придется бить. Прицкер отвечает:
— Погодите, не бейте, я приеду — разберусь. Приезжает:
— В чем запирается?
— Не хочет сказать, какие промышленные объекты немцы разрушили в Лоухи.
И вообще-то непонятно, зачем немцам разрушать промышленные объекты,
пока они вовсе не собираются отсюда уходить. Но в Лоухи стояли тылы штаба нашей 26 армии, и немцы никаких объектов не могли там разрушить — да их и не бывало там никогда.
Другой интересный человек в разведотделе был полковник Рузов, поступивший в разведотдел фронта в 1944 г. Хотя он относится к последнему этапу нашего пребывания в Беломорскс, но я расскажу о нем здесь. Леонид Владимирович Рузов (чаще его называли «дядя Леня») был очень милый человек. Он был евреем, несмотря на такое имя и фамилию. Во время гражданской войны был кавалеристом, служил в казачьих частях. Прославился тем, что увез жену у командира части, которую инспектировал. Посадил се на круп коня и ускакал. Командир гнался за ним верхом и стрелял вдогонку из нагана. Так и не попал, и они прожили вместе всю жизнь. В 1937 г., когда Рузов увидел, что пахнет жареным — были посажены все командиры армий, дивизий и даже полков, — он подал рапорт, что просит отправить его на зимовку на Землю Франца Иосифа. Мы тогда осваивали эти острова. Просидел на зимовке с 1937 по 1939 год и вернулся как раз к финской войне на действительную службу.
В начале нынешней войны он был начальником разведотдсла 14 армии.
Примерно 70 % пленных сообщали нам, что они коммунисты. Наиболее честные говорили, что они раньше были коммунистами. Когда их спрашивали, с какого времени они перестали быть коммунистами, они говорили, что с 1934 года.
— Почему?
— Это же было запрещено!
Другие настаивали, что они и сейчас остались коммунистами. Как их выявить? Позже мы разработали целую систему политопроса: спрашивали по диамату, о производительных силах и производственных отношениях, по истории партии и т. д. У Рузова всей этой методики еще не было, и он решил проверить их «Интернационалом». Случилось это после майского наступления 1942 г. Пленных было много, сразу человек 15. И все или большинство из них, конечно, заявляли, что они коммунисты. Тогда Рузов спросил:
— Кто умеет петь «Интернационал»?
Выяснилось, что все!
Тогда он сказал: «Пойте!» Они запели нестройным хором. Видя, что поют нестройно, Рузов вскочил на стол и стал дирижировать. Тут дверь открылась, и вошел командующий армией, генерал-майор Панин. Как Рузов выкрутился — не знаю.
У нас он сменил Гольнева на должности начальника информационного отделения разведотдела. Прицкер, Бать и Задвинский вздохнули с облегчением. Сам Рузов ничего не делал, но предоставил возможность спокойно трудиться, защищал их перед начальством и дал им полную волю. Ходил анекдот (или это реальный случай, не знаю): Рузов вдруг говорит Прицкеру:
— Додичка, Додичка, что это там у тебя под столом беленькое лежит? А, совершенно секретная бумажка? Ну, пусть лежит.
Как-то Рузова послали в прифронтовой дом отдыха. Он находился на станции Тим, между Архангельском и Вологдой, в глухой тайге. (Это куда и меня послали, как я сейчас расскажу). На станции Обозерская, где
Архангельская линия соединяется с Мурманской, он вышел из поезда и встретил своего старого друга еще со времен гражданской войны.
— Леня! Что ты тут делаешь?
— Я служу на Карельском фронте.
— На Карельском фронте, когда происходят такие события! У вас же неподвижный фронт! Приезжай к нам на Южный!
И дядя Леня исчез. Уехал в дом отдыха и не вернулся. Через некоторое время приходит телеграмма с просьбой перевести его аттестат на Южный фронт. Он уже успел там оформиться. С ним Давид и я встречались дружески и после войны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});