День следовал за днем, лениво протекая над бескрайними просторами пустынных вод, и это длительное безделье становилось для Конана невыносимым. Он уже страстно желал яростной, пусть даже безнадежной борьбы, которая хоть как-то нарушила бы бесконечное однообразие плавания. Но, увы, если в море и обитали таинственные чудовища, они предпочитали держаться на расстоянии от «Красного Льва». Чтобы не дать своим кровожадным разбойникам превратиться в корабельный балласт и выйти из-под контроля от долгого безделья, он все время заставлял их заниматься надраиванием палубы или оперять новые стрелы, дабы возместить потери за время короткой битвы с зеленой галерой, или заставлял их потеть над множеством других явно надуманных заданий. Как сказано в одной старой хайбо-рийской пословице: «Нергал всегда найдет работу ленивым рукам».
Временами старый киммериец ловил себя на том, что размышляет о событиях, происходящих сейчас в далекой Аквилонии. Он думал о своем крепком характером сыне и спрашивал себя, по силам ли молодому бычку оказалась тяжесть его короны. Он думал о своих старых друзьях при дворе и о том, что лишь немногие из них еще живы. Конан вспоминал также королевский дворец в Тарантии, где он провел столько счастливых лет со своей женой Зенобией, уже тоже уснувшей вечным сном. Она была рабыней в Не-медии, но он сделал ее единодержавной королевой над всеми зелеными холмами и золотистыми нивами солнечной Аквилонии. Пока она была жива, Конан все время был рядом, кроме нескольких далеких и необходимых путешествий, и он всегда был предан ей всей душой,— не такой уж малый подвиг для грубого, пышущего здоровьем воина киммерийских кровей.
После ее смерти после родов Конан опять вернулся к старым привычкам тех дней, когда он еще был королем-холостяком, и снова обзавелся гаремом стройных наложниц. Сделать это приобретение не составило никакого труда. Своеобразное, крайне жесткое понимание мужской чести всю жизнь вызывало в нем стремление заставить женщину подчиняться его объятиям. С другой стороны, всегда хватало желающих и даже жаждущих смириться с такой судьбой. Но больше у него не было ни свадеб, ни жен. Ни одной женщине не довелось занять места Зенобии.
Теперь, когда она умерла, Конан часто ловил себя на том, что думает о ней, особенно когда погружался в мрачные раздумья, что, вообще говоря, было ему не свойственно. Пока Зенобия была жива, он отдавал ей всего себя, считая это само собой разумеющимся. Как истинный дикарь, он мало задумывался над проявлением своих чувств. Теперь же Конан часто сожалел о невысказанных словах и о тех мелких услугах, которые он мог бы оказать ей, но так и не сделал этого.
Конан часто заставал себя в размышлениях о старых временах и старых друзьях. Лица из далекого прошлого вереницей проносились в его голове: Белит, похожая на пантеру, жаркая королева пиратов Черного побережья, его первая страстная любовь... Таурас из Немедии, толстый старый ворюга, вместе с которым он сумел ограбить легендарную Башню Слона... Загадочный стигийский черный чародей Тот-Амон, чья дорога так часто пересекалась с его собственной, вплоть до их последнего фатального столкновения... Верный, вечно скалящий зубы в усмешке Юма — черный гигант из Куша, вместе с которым ему удалось победить человека из потерянной долины Меру на далеком Востоке... Граф Троцеро Пуантенский; хитрый банкир Публий; благородные солдаты Просперо и Паллантид — все они протянули ему руку помощи и дружбы, когда зависть аквилонского короля Нумедидеса вынудила Конана отправиться в изгнание. Они же стали ему опорой, когда Конан поднял бунт против монарха-дегенерата...
Лица его друзей, любовниц, товарищей и врагов далекого прошлого, на которые он никогда раньше в этой жизни не оглядывался, толпой окружали сурового киммерийца. Воспоминания забытых дней снова наполняли его со все возрастающей яркостью и остротой; именно теперь, когда отчаянные, незабываемые свершения его беспечной юности уже давно умчались в прошлое и Долгая Ночь быстро подступала к нему. «Что ж,— думал он,— годы наваливаются на любого человека, если только ему удалось достаточно пожить. И, клянусь Кромом, Конан еще увидит свой последний медленно меркнущий закат на заваленном окровавленными телами поле, прежде чем настанет последний миг его жизни!»
— Земля, хо!
Глубоко погруженный в меланхолические размышления, Конан стоял на юте, угрюмо облокотившись на релинг, и наблюдал, как утреннее солнце всплывало из океана и взбиралось вверх по грудам облаков на востоке. Этот крик привел его в себя, и кровь снова упруго запульсировала в жилах.
— В каком направлении? — прогремел его голос.
— Три румба по правому борту, капитан! — отозвался впередсмотрящий с топа главной мачты.
Конан ловко вскарабкался по вантам до середины грот-мачты, и его горящий ястребиный взгляд заскользил по линии горизонта. Впереди, по носу «Красного Льва», запад все еще тонул во мраке, но справа по курсу под низкими лохмотьями облаков, там, где море смыкалось с небом, виднелась более плотная черная полоска. Земля. Внизу на полубаке пираты сгрудились у релингов, указывая пальцами на темную линию, и, когда черная гряда холмов, ловя сквозь утреннюю дымку предрассветные блики, четче вырисовывалась вдали, с полубака доносились радостные возгласы. Как только Конан спустился на палубу юта, к нему, грохоча сапогами о палубу, подбежал Сигурд.
— Что это, дружище? — спросил ванир,— Антилия, наконец? Во имя солнечного диска Шамаха и серебряного месяца Диметры! Наконец-то пришло время действий! Золото и добыча для всех с приправой из горячей крови, клянусь всеми богами!
Конан хмуро усмехнулся:
— Да уж. Ничего, кроме моря и неба. Два полнолуния на борту этой посудины показались мне двумя столетиями. Но теперь путешествие окончено!
В это время из смотровой корзины раздался громкий испуганный крик:
— Дракон справа по борту, у носа! Плывет прямо на нас!
Дракон! При этом слове Конан почувствовал холодок
внутри. Затем он застыл, напряженно вглядываясь вперед по правому борту.
С неизвестного Запада пришел он: крылья растопырены, величественно изогнута шея, сверкающая золотым пламенем в блекло-радужном утреннем свете. Его могучая грудь рассекала пологую маслянистую зыбь, глаза горели белыми огнями, и клубы черного дыма вырывались из огнедышащих ноздрей. Он мчался по волнам от туманной груды островов прямо на них — титаническая крылатая змея, одетая в доспехи тускло отсвечивающей чешуи, с глазами, подобными сосудам с огнем.
10. ОГОНЬ ДРАКОНА