сельчанам:
— Думайте, господа, думайте. У нас с вами оч-чень мало времени.
Через час в соседнюю деревню Прудок примчался верхом на коне мальчишка и подскакал к дому Кришталей. На крыльцо выбежала, на ходу застегивая легкую шерстяную кофточку, пятнадцатилетняя сестренка его Нина.
— Что случилось? Что ты?
— Дедка повелел сообщить куда надо: в Выдрице каратели с бургомистром. Всех мужиков похватали. Держат в сарае. Угонять будут для работы в полиции. А то постреляют…
— Все поняла. Скачи! Нет, стой! Назад не смей. Убьют по дороге. Брось коня на выпасе, а сам — к нам. Переждать надо.
Мальчишка поскакал на луг. А Нина, вбежав в дом, бросила маме несколько слов о событиях в Выдрице и пустилась в лес через огороды. Разразилась гроза. Хлынул проливной дождь, но Нина забыла обо всем, о себе самой. В голове у нее было одно: успеть, во что бы то ни стало успеть сказать Сороке о карателях и спасти выдрицких мужиков.
— По какой дороге каратели могут повести захваченных? — спросил Сорока у запыхавшейся Нины.
— Из Выдрицы в Борисов они пойдут через Крупки, так как по лесным дорогам прямо в Борисов для них опасно — партизаны кругом. А там две дороги. Одна — ближе к вам, другая — по ту сторону реки. По какой пойдут — не знаю.
— Сделаем так. Я буду наблюдать с опушки леса, а ты смотри с крыши дома и, как только увидишь, помаши платком в ту сторону, куда повернут.
— Хорошо. Я побежала.
— Давай, Ниночка! Да слишком не торопись. Пока идет дождь, они не пойдут. По сухой дорожке потопают гады.
По ближней дороге вышел конвой в восемь карателей. Остальные во главе с офицером и бургомистром отправились по дальней. Господа очень дорожили своей жизнью. Та дорога хоть и длиннее, да безопаснее — с одного фланга ее прикрывает река…
Сорока выбрал для засады кустарник, вплотную прилегавший к ближней дороге. Но сразу встал вопрос: как стрелять в конвоиров? Ведь можно попасть в безвинных людей. Договорились метким стрелкам стрелять по охране одиночными выстрелами, а очереди давать вверх и, выскакивая на дорогу, разоружать и добивать охрану.
Нина подала сигнал: идут.
Глянул залп. Пятеро из карателей были сразу убиты наповал, остальные кинулись врассыпную. Мужики попадали на дороге и стали уползать в кусты. Теперь можно было стрелять очередями из автоматов по оставшимся в живых карателям. В считанные минуты все они полегли замертво. Ни один не ушел.
— Ну, а вы, православные, — сказал Сорока освобожденным, собрав их на дороге, — марш по домам!
— Нет! Не пойдем, — воспротивились выдричане. — Хватит… Насиделись. Воевать будем. Пиши в отряд!
— Ну что ж… Это хорошее дело. Берите оружие убитых фашистов и подавайтесь с нами в лес. Благословляем вас на подвиг во славу Родины!
Тут же избрали командование новым отрядом. Командиром стал бывший работник лесхоза Кирилл Шинкевич, а комиссаром — писарь сельсовета Степан Шутько.
Подъехал на низкорослой лошаденке и старик, дерзивший у сарая. Увидел, что мужики с оружием стоят в строю, всполошился:
— Братцы! А я-то як же? Рази я не вояка! Рази я не защитник?
— Становись в строй, дед, — строго сказал Шинкевич. — Спасибо тебе, защитил от поганого и честь нашу, и сами головы. Спасибо, добрая душа. Теперь и пули твои пусть так же метко разят врага, как разил язык. Но… с командирами полегче… Ведь теперь ты — красный партизан!
Девичий «атаман» в городской управе
Об этом дерзком походе в Борисов Леля Колесова на совещании у Спрогиса не рассказала. Побоялась, что ей попадет за слишком рискованный и смелый замысел зайти в городскую управу и застрелить ненавистного палача города — бургомистра Станкевича. Она утаила все, сделала вид, что больше в город не ходила. А между тем этот поход был. И состоялся он вскоре же после первого.
На этот раз Леля в город не пошла через населенные пункты. Она минула их лесом, болотами. В руках у нее снова была корзина с бутылками простокваши. Она знала, что немцы любят простоквашу и с жадностью набрасываются на нее. Да и убыток не такой уж большой, если и выпьют всю — пускай подавятся.
Как и раньше, она вышла на шоссе вскоре после рассвета километрах в трех от Борисова. Только теперь не пошла по нему, а спряталась на обочине среди молоденьких елок и стала ждать того самого дедка-молоковоза, который каждый день по приказу старосты доставлял молоко в Борисов. Она надеялась опять упроситься на телегу и переехать мост с ним. Но увы! Дедка не было.
Томительно долго тянулось время. В приболотном лесу уныло чирикали малые птахи, где-то на сухой верхушке дерева монотонно стучал дятел. С елок опадала роса. Сидя на старом, полусгнившем пне, она от усталости задремала. И снилась ей грибная пора в родном ярославском лесу. Она шла, держась за руку бабушки, с полной корзиной белых грибов. А у бабушки краснели в корзинке подосиновики, темнели боровики. Идти было тяжело. Болели ноги, хотелось сесть, отдохнуть, но бабушка торопилась домой и торопила ее: «Смотри, внучка, не засиживайся. Скорее домой надо, на печку. А печка наша теплая, горячая… А в печке щи с наваркою, каша пшенная и молоко топленое с пенкою… Да вот же оно стоит на загнетке. Давай кружку, налью тебе». Бабушка подхватила кувшин и, охнув, обронила его. Кувшин с треском раскололся…
Леля очнулась. По лесу катилось эхо далекого взрыва. И едва оно растаяло, как до ее слуха долетело тарахтение повозки. Она выглянула из елок. По шоссе трусил мелкой рысью, таща телегу, ушастый воронок. Леля обрадовалась. «Только бы не другой молоковоз, а с прежним как-либо договоримся. В крайнем случае дам пачку махорки».
Увидев старую знакомку с поднятой рукой, — просит, значит, подвезти, — дедок придержал коня, сердито заворчал:
— Вы опять со своей негодной простоквашей? Ну, нет. Боле не подвезу. Я за вас в тот раз натерпелся страху. Шутка ли, везу, не зная, кого.
— Ну, как кого? Мы же договорились — родственницу.
— Какая ты мне к шутам родственница? Семьдесят пятая вода на киселе. А мож, девяносто восьмая, кто те знает. Проверят, а тут липа… Что тады? Хворменная петля или в затылок пуля. А за что? За копеечную твою простоквашу. Тоже нашла продажу.
— Дык больше нечего продавать, папаша. Хоть на кусок хлеба заробить.
— А-а, шут с тобою, — отмахнулся возница. — Садися! Навязалась ты на мою погибель. Чужим-чужая, а жалко тебя, куды ж денесся.
Леля поставила в задок телеги корзину, быстро села сама.
Сказала воркующе, успокоительно:
— Не бойтесь. Поверят.