Читать интересную книгу Каинов мост - Руслан Галеев

— Похоже, твой Марк Твен прячет не только лицо, — проговорил Лебрус, доставая из сумочки сигару, — а «public»-порталы напичканы лажей… Занятно, да?

— Чем дальше, тем страньше, — согласился я, выбивая из пачки сигарету. На душе сразу стало как-то уже привычно нехорошо…

На МКАДе было более оживленно, особенно в местах съезда на большие автобаны, ведущие в область. Лебрус не торопился, держась левого крайнего ряда. Торопиться в принципе было уже некуда. Мелко просыпался и тут же стих дождь, асфальт, словно нехотя, потемнел, замелькали дворники…

— Куда ты теперь? — спросил я Лебруса.

— Не знаю. Мало ли мест… Покатаюсь месяцок по области, побездельничаю. Денег пока хватает. А потом, если припрет, всегда можно устроиться телохранителем к какому-нибудь местечковому князьку-героинщику. Не пропаду, короче. Где тебя высадить?

— Давай около «Солнечного».

Шины с шорохом прошлись по гравийной полосе вдоль дороги. Я вышел, хлопнул дверью и услышал, как «Мини Купер» Лебруса сорвался с места. На этот раз мой бывший напарник не жалел лошадиных сил своей пудреницы. Оглядываться не хотелось. Я перекинул ноги через ограждение, подошел к спуску.

…Далеко впереди стремительно краснеющее солнце давило своей тушей на хрупкий горизонт. Казалось, оно с кровью отдирает от себя облачное одеяло. За спиной перхал пролетающими машинами МКАД. Передо мной ощетинился высоким забором заброшенный кемпинг «Солнечный». Прямо перед ним высились дымящиеся горы мусора и металлолома. Свалка. Воняло омерзительно. Будущее пока представлялось смутно, и думать о нем не хотелось.

Звонок мобильника я не услышал, просто почувствовал короткую вибрацию. CMC: «УТРЕННЯЯ ИНФОРМАЦИЯ НЕВЕРНА! Только что откопали: dj Сойер и Томаш Кофа — один и тот же человек. Выясняем местонахождение».

С минуту я смотрел на экран мобильника, вжимая клавишу «с» каждый раз, когда гасла подсветка. Никаких особых чувств я не испытывал. Просто смотрел на экран мобильника, и все. Между тем, что означало это сообщение яйцеголовых, и тем, где оказался в конце этого сумасшедшего дня я, громыхал МКАД. Я усмехнулся и удалил сообщение. Возвращаться — плохая примета. Где-то внизу уже маячил маркер милиции, подозрительно направив в мою сторону одно из щупалец. «Сейчас сам подойду, — подумал я, — не торопись». И даже полез за паспортом, когда виброзвонок мобильника сработал еще раз. Нехотя достал, прочитал. Убрал паспорт.

«Сегодня. Бар «Крышка» у Чистых прудов. В 23:00. Кофа».

— Вот даже как, — пробормотал я вслух, а за спиной уже взвизгнули тормоза подлетевшего задним ходом «Мини Купера».

— Ну, ты долго?! — крикнул Лебрус.

— Я хочу покурить, — ответил я, — ты не против?

— Нет, если угостишь сигаретой. Сигары надоели.

…И снова Москва обрушилась на нас подминающим под себя куполом бетона, зеркальных стекол, низкого горизонта и рекламных плакатов, которые, словно куски лейкопластыря, липли ко всем свободным участкам тела города. Иногда мне кажется, что только за счет этих растяжек его бетонные стены еще не обрушились друг на друга. А там, где в стремнине проводов вдруг пытается проглянуть небо, непременно появляется рекламный дирижабль, и город снова становится тем, чем и был в последние годы: твердым искусственным наростом на теле планеты, универсальным организмом, паразитирующим на собственных жителях и окружающей среде, своенравным и равнодушным ко всему, что не касается его лично. Короче, я искренне любил этот город, и нигде в другом месте не смог бы чувствовать себя так, как тут, ощущение дома — так это, кажется, называется. Ведь я был, по сути, не просто частью этого гигантского монументального организма, я был его порождением, генетически предрасположенной мразью, убийцей от природы, уверенным работягой, получающим деньги за уничтожение себе подобных… Мало того, я видел в таком положении дел некую поэзию, странную гармонию, шаткую, неясную и легко рассыпающуюся на составные части за пределами МКАДа. Но тут, в Москве, в столице, эта гармония была сильна, куда сильнее всех прочих признаков человека. Москвича, впрочем, можно назвать человеком только с той же долей скепсиса или научной достоверности, с которой дельфинов и кашалотов называют животными. Разумеется, наши органы принадлежат одному виду, мы тоже млекопитающие, дышим легкими, и наша печень одинаково разрушается алкоголем. Но в головы нам вмонтированы датчики самоосознания, подающие тревожные сигналы, как только срок и расстояние, отделяющие нас от бетонного тела матки, становятся критическими. Нам уютно только под плотным покровом кокона проводов, даже если мы ненавидим их, а может, именно потому, что ненавидим, ведь ненависть — одна из составляющих жизни москвича.

Мы, москвичи, разные в своем уродстве. Я — убийца. Томаш Кофа — ГПС. Лебрус — гей. Яйцеголовые — лишенные конечностей существа, тоже (биологически!) люди. В 2004 году в городе было уничтожено около трех тысяч так называемых регрессирующих особей, людей с элементами генетической сетки, идентичными паучьим. Еще тысячу позже депортировали за пределы МКАДа. В мае 2005 года на людей стали нападать песчаные змеи, приучившиеся жить на карнизах домов. Они нападали исключительно на мужчин, бросаясь со своих карнизов и вцепляясь в кадыки. Спустя месяц змеи вдруг исчезли. Из облаков смога, формирующихся порой над проезжими частями, вырываются ужасные твари. В катакомбах под городом обитает полумифический Низовой Художник Ниху, питающийся крысами и заблудившимися в подземельях людьми, — Ниху пишет будущее. А по Кольцевой иногда проносятся грохочущие стаи Де-Нойза, хозяина звука и тишины. Эти двое — два божка городского пантеона, в существовании которых мало кто сомневается, потому что Ниху однажды вышел наружу и сожрал столько человек, сколько в него влезло, а ДеНойз нередко оставляет за собой смятые в ком, как бумага, остовы попавшихся на пути грузовиков. Ужаснее всего, наверное, то, что только такую жизнь мы способны воспринимать как естественную. Мы органически вросли в бетонное тело этого города, так что вне его уличных вен и капилляров не можем существовать, а что самое важное — ничего из себя не представляем.

Но это ненадолго. Москва — хищник. Она не только поглощает каждое существо, попадающее в зону ее влияния, и перестраивает его психологию на свой лад. Она разрастается территориально, захватывая щупальцами окраин землю вокруг своего ожиревшего и отяжелевшего тела. Пройдет не так много лет, ну, может, два-три столетия, асфальтовый шар сомкнётся над планетой, и ее не станет. Будет только Москва, каменная тварь, рожденная человеком и изуродовавшая своего родителя. Да, я люблю этот город, я знаю, что он не остановится и пойдет дальше, подминая под себя Вселенную… Настанет день, когда бесконечности не останется, и даже эхо от шагов Бога станет едва различимым под плотным ковром отходов человеческой жизнедеятельности, паутиной арматуры и высоковольтных проводов, неоном рекламы и нашими склизкими душами, точно так же изуродованными нами, как мы изуродованы этим городом. Так что славься, Москва. Ты нравишься нам такой, какая ты есть.

Мы пересекли МКАД и поняли, что возвращаться домой — всегда хорошо.

Ближе к ночи на улицы вернулись машины. Мы легко пугаемся и легко забываем, что нас напугало. А знаете, почему? Потому что страх не оправдывает себя. Он мешает шевелиться, драть когти, зарабатывать, одним словом, выживать. Так уж вышло, что инстинкт самосохранения, лежащий в основе нормальной жизни, тут, в Москве, становится опасным для здоровья пережитком. Даже от копчика порою больше пользы. На огромных уличных экранах картинок с Маяковки больше не появлялось. Прошло несколько часов, и новость себя исчерпала. Снова мелькали клипы рекламных роликов…

— Знаешь, — признался я, — а мне тут нравится. Хорошо, что нам не удалось смыться.

Отражение огромных букв Почтамта полоснуло мокрый от недавнего дождя асфальт.

— В целом — да, — сказал Лебрус, глядя на дорогу, — но как-то… тяжко на душе. Что-то меня беспокоит…

— Не думай об этом, — посоветовал я, достал пачку и понял, что курить не тянет — слишком много я выкурил за этот длинный день.

Мы миновали широкий разъезд перед шайбой станции метро «Чистые Пруды», свернули перед баром «Крышка», припарковались в десятке метров от него и стали ждать. До назначенного времени оставалось около получаса.

Спертый воздух постепенно насыщался свежестью вечерних сумерек. Упали первые тяжелые капли дождя, вялый, разомлевший ветер окреп и погнал по улице всякий мусор. Лебрус вынул из-под юбки браунинг и проверил его. Я подумал и все-таки закурил. Мимо машины, оживленно жестикулируя, прошли две странные личности в черном.

— Они же должны быть меланхоличны и печальны, — сказал Лебрус.