Читать интересную книгу Закон и женщина - Уилки Коллинз

Перекрестный допрос этого чиновника касался только технических подробностей. После него были вызваны лица, служившие в его канцелярии. Показания этих свидетелей были особенно важны. Ими были сделаны роковые открытия, давшие повод обвинить моего мужа в убийстве. Первым из них был чиновник шерифа. Имя его было Айзая Скулкрафт.

Допрашиваемый лордом Дрю, товарищем адвоката и коронным обвинителем, а также лордом-адвокатом, Айзая Скулкрафт рассказал следующее:

«Двадцать шестого октября я получил предписание отправиться в Гленинг, сельский дом под Эдинбургом. Я взял с собой Роберта Лорри, помощника сыщика. Мы начали наш осмотр с комнаты, в которой умерла жена подсудимого. На постели и на столе, стоявшем возле нее, мы нашли книги, письменные принадлежности и лист бумаги с неоконченными стихами, написанными, как оказалось впоследствии, рукой покойной. Мы завернули все эти вещи в бумагу и запечатали.

Затем мы открыли индийское бюро, стоявшее в спальне. Тут мы нашли еще множество стихов и разных бумаг, исписанных той же рукой, несколько писем и клочок скомканной бумаги, брошенный в угол одной из полок. Бумажка эта после внимательного рассмотрения оказалась печатным ярлыком химического магазина. В складках ее мы заметили несколько крупинок какого-то белого порошка. Эту бумажку, как и все остальные, мы завернули и запечатали.

Дальнейший осмотр комнаты не привел нас ни к какому сколько-нибудь важному для нас открытию. Мы осмотрели платья, драгоценности и книги покойной и все это заперли. Мы нашли также ее туалетную шкатулку, опечатали ее и унесли с собой в канцелярию с другими вещами, найденными в спальне.

На следующий день мы получили новые инструкции и приступили к дальнейшему осмотру дома. Мы начали в этот раз со спальни, смежной с комнатой, в которой умерла жена подсудимого. Эта спальня была заперта со дня ее смерти. Мы не нашли в ней ничего важного для нас и перешли в другую комнату в том же этаже, в которой подсудимый лежал больной в постели.

Его болезнь, сказали нам, была расстройством нервов вследствие смерти его жены и последовавших затем событий. Говорили, что он не в силах встать с постели и не может видеться с посторонними. Мы настояли, однако, основываясь на наших инструкциях, чтобы нас впустили в его комнату. Войдя, мы обратились к нему с вопросом, не перенес ли он чего-нибудь из своей прежней спальни в ту, где лежал теперь. Он не ответил ничего. Он только закрыл глаза и был, по-видимому, так слаб, что не мог говорить и даже не замечал нас. Не беспокоя его более, мы приступили к осмотру комнаты.

Несколько минут спустя в коридоре послышался какой-то странный стук, затем дверь отворилась и в комнате появился калека-джентльмен, передвигавшийся самостоятельно в кресле на колесах. Он подъехал прямо к небольшому столу, стоявшему возле постели, и сказал что-то подсудимому таким тихим шепотом, что мы не расслышали ни слова. Подсудимый открыл глаза и поспешно ответил знаком. Мы почтительно объявили калеке-джентльмену, что не можем допустить его присутствия в комнате в такое время. Он не придал никакого значения нашим словам. Он только сказал: «Мое имя Декстер. Я один из старейших друзей мистера Макаллана. Вы здесь лишние, а не я». Мы опять попросили его оставить нас одних и заметили ему, что он доставил свое кресло в такое положение, что мы не можем осмотреть стол. Он засмеялся. «Да разве вы не видите, что это стол и ничего более?» В ответ на это мы заметили ему, что мы действуем на основании законного предписания и что он ответит, если будет мешать нам исполнять наши обязанности. Видя, что учтивые средства не действуют, я откатил в сторону его кресло, а Роберт Лорри между тем овладел столом и перенес его на другую сторону комнаты. Джентльмен страшно рассердился на меня за то, что я осмелился прикоснуться к его креслу. «Мое кресло — это я, — сказал он. — Как бы смеете налагать на меня руки?» Я отворил дверь, потом, чтобы не прикасаться к креслу руками, дал ему хороший толчок палкой и таким образом выпроводил его из комнаты.

Заперев дверь для предупреждения дальнейших вмешательств, я присоединился к Роберту Лорри, чтобы осмотреть вместе прикроватный стол. В столе был только один ящик, и тот оказался запертым. Мы спросили у подсудимого ключ. Он решительно отказался дать его и сказал, что мы не имеем права отпирать его ящики. «Счастье ваше, что я так слаб, что не могу встать с постели», — сказал он нам, вне себя от негодования. Я ответил ему учтиво, что мы обязаны осмотреть ящик и что если он не даст нам ключ, мы принуждены будем послать за слесарем.

Пока мы спорили, раздался стук в дверь. Я осторожно приотворил ее, ожидая увидеть опять калеку-джентльмена. Но за дверью стоял другой джентльмен. Подсудимый приветствовал его как друга и соседа и с жаром попросил у него защиты от нас. С этим джентльменом мы поладили скоро. Он сознался, что пришел по приглашению мистера Декстера, потом сказал нам, что он сам юрист и попросил нас показать ему наше предписание. Прочитав его, он тотчас объявил подсудимому (очевидно, к большому удивлению последнего), что он должен покориться осмотру ящика, но может подать протест, если желает. Затем, без дальнейших объяснений, он достал ключ и сам отпер нам ящик.

Мы нашли в ящике несколько писем и большую книгу с замком и с надписью золотыми буквами: «Мой дневник». Мы, конечно, овладели и письмами и дневником и запечатали их, чтобы передать в канцелярию. Джентльмен между тем написал протест от имени подсудимого и отдал нам его со своей карточкой. По карточке мы узнали, что имели дело с мистером Плеймором. Теперь он один из агентов защиты. Протест и карточка, как и все прочие документы, были переданы в канцелярию. Мы не сделали в Гленинге никаких других сколько-нибудь замечательных открытий.

Наши дальнейшие исследования привели нас в Эдинбург к москательщику, ярлык которого был найден в бюро, и к другим москательщикам. Двадцать восьмого октября начальник сыскной конторы имел уже в своем распоряжении все сведения, какие мы могли доставить ему».

Этим закончились показания Скулкрафта и Лорри. Они, очевидно, послужили во вред подсудимому.

Следующие свидетели поставили моего бедного мужа в еще более критическое положение.

Эндрю Кинли, москательщик из Эдинбурга, показал следующее:

«Я держу книгу для записи случаев продажи ядовитых веществ в моей лавке. В день, записанный в этой книге, мистер Юстас Макаллан пришел в мою лавку и сказал, что желает купить мышьяку. Я спросил его, для чего ему нужен мышьяк. Он ответил, что мышьяк нужен его садовнику для истребления вредных насекомых в оранжерее. Он назвал свое имя: мистер Макаллан из Гленинга. Я тотчас же велел своему помощнику отпустить две унции мышьяку и записал этот случай в книге. Мистер Макаллан подписался под моей заметкой, а вслед за ним подписался и я как свидетель. Он заплатил за мышьяк и унес его с собой в двух обертках. На внутренней обертке был наклеен мой ярлык с моим именем и адресом и со словом «яд», напечатанным крупными буквами. Точно такой ярлык, как тот, который был найден в Гленинге».

Следующий свидетель, Питер Стокдел, также москательщик из Эдинбурга, показал:

«Подсудимый приходил в мою лавку в день, записанный в моей книге, несколькими днями позже числа, записанного в книге мистера Кинли. Он выразил желание купить мышьяку на шесть пенсов. Мой помощник, к которому он обратился, позвал меня, так как в моей лавке принято, чтобы никто не продавал яды, кроме меня. Я спросил подсудимого, зачем ему нужен мышьяк. Он ответил, что мышьяк нужен ему для истребления крыс в Гленинге. Я спросил: не имею ли я честь говорить с мистером Макалланом из Гленинга? Он ответил: да, это мое имя. Я продал ему мышьяку, полторы унции или около того, и наклеил на пузырек, в который положил его, ярлык со словом «яд», написанный моей собственной рукой. Он подписал мою запись в книге и унес свою покупку».

Перекрестный допрос этих лиц выяснил некоторые технические неточности в их показаниях, но факт, что муж мой покупал мышьяк, остался несомненным.

Следующие свидетели, садовник и кухарка, опутали подсудимого еще крепче цепью гибельных показаний.

Садовник показал:

«Я никогда не получал мышьяка ни от подсудимого, ни от кого-либо другого. Я никогда не употреблял мышьяка и не позволял употреблять его моим помощникам в Гленинге. Я не одобряю его как средство для истребления вредных насекомых на растениях и цветах».

Кухарка отвечала так же решительно, как и садовник:

«Ни господин мой, ни кто-либо другой никогда не давали мне мышьяк. Он не был мне нужен. Я клятвенно утверждаю, что никогда не видела крыс в Гленинге и никогда не слыхала, чтобы там водились крысы».

Другие слуги из Гленинга подтвердили эти показания. Результатом перекрестного допроса было только то, что они согласились допустить, что крысы могли быть в доме, хотя они никогда не видели их. Факт, что муж мой покупал мышьяк, был доказан. Попытка доказать, что он передал его кому-нибудь другому, осталась безуспешной: свидетельские показания подтверждали только одно предположение — что он сохранил его у себя.