Читать интересную книгу Пленник - Эрико Вериссимо

Он набил трубку и закурил, глядя на телефон. Через несколько секунд черный аппарат расплылся и исчез, а для майора уже ничего не существовало, кроме мыслей, беспорядочно проносившихся у него в голове.

Что я здесь делаю? Я робот. Толстый робот. Нажимают на кнопку, и я принимаюсь ходить, как заводной солдатик. Раз-два! Раз-два! Нажимают на другую кнопку, и я повторяю приказы, которые мне дали. Нет! Право же, я примерный ребенок. Я люблю свою маму. Люблю свою родину. (Он потихоньку пропел фальцетом две первые строки национального гимна.) Я хороший бойскаут и перевожу под руку старушек через улицу. Каждый день я совершаю какое-нибудь доброе дело. Какое доброе дело я совершил сегодня? Передал рахитичного туземца троим силачам, чтобы они вырвали у него секрет. Я пай-мальчик. Если в один прекрасный день я срублю вишневое дерево и меня спросят, кто это сделал, я положу руку на сердце и отвечу: «Это сделал я». Хороший мальчик никогда не лжет! Дайте мне свободу или дайте мне смерть. Но что такое смерть? «Умереть, уснуть. Уснуть! И видеть сны, быть может?..»[5] Кто знает? В сущности, все мы актеры. Мы одновременно играем несколько разных ролей. Одни делают это плохо, другие — хорошо. В сущности, все мы обманщики. Поэт сказал, что жизнь не что иное, как летний сон. Летний сон — дерьмо! Возможно, было бы лучше объявить всеобщую тревогу. Да исполнится воля господня! С высоты своего престола он смеется над этой комедией. Быть может, никакой бомбы и нет. Умерший террорист просто подшутил над нами. Это его последняя шутка. Вторая бомба вполне может оказаться мистификацией. Но я пай-мальчик. Существуют лишь два цвета: черный и белый. Мы на стороне белого цвета, они — черного. Кто утверждает, что существуют оттенки, — наивный простак. Или сумасшедший. Или враг бога, родины, семьи. (Он широко зевнул.) Но я примерный бойскаут. Мы нация бойскаутов. Мы помогаем миру перейти улицу нищеты и слаборазвитости и подняться на тротуар, вдоль которого выстроились ослепительные магазины, продающие наши радиоприемники, наши кондиционеры, наши телевизоры, наши автомобили… Там же находятся кинотеатры, где идут наши фильмы, в которых блистают наши герои, цвет человечества…

Он встал. Вторая бомба могла быть последней насмешкой смелого партизана. Еще одна удача среди многих удач, жертвой которых стало его правительство с того дня, как его солдаты впервые ступили на эту проклятую землю.

Он подошел к окну и стал смотреть в сад. Воздух оставался неподвижным и душным. Он подумал о жене и детях, на этот раз без нежности.

Лейтенант, переводчик и сержант сидели за столом, а врач пытался привести пленника в чувство.

Сержант быстро взглянул на часы и заметил:

— У нас остается чуть больше часа. — Пристально глядя на лейтенанта, он проговорил сквозь зубы: — Ровно в четыре где-то в городе взорвется бомба. Женщины, дети и старики будут разорваны в клочья… Десять, двенадцать, двадцать, тридцать, пятьдесят человеческих жизней… А может, и еще больше. Подумайте хорошенько, лейтенант, эти жизни в ваших руках. Чего вы ждете?

Лейтенант ничего не ответил. Он не знал, что делать. Ясно было одно: сержант добивался от него разрешения применить пытки… Мне нужны результаты, сказал полковник. Я не стану задавать вопросов. Это вопрос чистой арифметики… Лейтенант дышал с трудом, как будто его грудь и горло были сжаты стальным обручем. По телу струился пот. Сержант, не отрываясь, смотрел на него. Переводчик поигрывал шариковой ручкой, время от времени что-то записывал в блокноте. Скорчившийся на стуле пленник, казалось, стал еще меньше.

Как поступить? Недавно майор присылал адъютанта спросить, как продвигается допрос. Этот адъютант сказал, что поиски бомбы до сих пор не дали никакого результата. Что делать, боже мой?

— До взрыва остается всего шестьдесят минут… — немного погодя сказал сержант. — Вы, лейтенант, станете причиной смерти многих людей…

Пленник смотрел на лейтенанта. Тот смотрел на пленника. Они словно гипнотизировали друг друга. Он убийца, думал лейтенант, он убил Ку. Если я позволю сержанту применить пытку, это же еще не означает, что он обязательно умрет. И все же это чудовищно!

— Остается пятьдесят восемь минут.

Переводчик протянул руку, взял кувшин, вылил в стакан оставшийся чай и выпил его. Лейтенант продолжал смотреть на пленника, которого врач заставил подняться и подвел к столу.

— Он уже настолько пришел в себя, что его можно снова допрашивать, — сказал врач угрюмо. — Но не забывайте, сердце у него слабое.

— Ладно, доктор, — резко прервал его сержант. — Это уж наше дело.

Обугленные трупы на асфальте. Остекленевшие глаза Ку, ее наполовину обгоревшее тело. Буддистская студентка, охваченная пламенем. Его родной отец, избитый на улице тремя людьми, похожими на сержанта… Пленник смотрел на него — лейтенант это чувствовал — и, казалось, ожидал от него слова, жеста, чего-нибудь.

И тикают в комнате трое часов, их стрелки неумолимо приближаются к часу взрыва! Ведь бомба может быть спрятана в доме его друга — учительницы. Или в сиротском приюте, которым она заведует. Он представил себе искалеченные, изуродованные, разорванные на куски, превращенные в кровавое месиво тела детей.

— Пятьдесят минут… — сказал сержант, вытирая рубашкой голову, шею, грудь. Зловонный запах его пота душил лейтенанта, проникал ему в ноздри, в рот. Камера напоминала раскаленную духовку.

— Ну решайтесь же, лейтенант. Достаточно одного вашего слова. Скажите его прежде, чем будет слишком поздно.

Сержант схватил его руку и сжимал ее со все возрастающей силой, будто хотел начать пытку с него.

— У вас не хватает духа?

Лейтенант взглянул ему прямо в лицо, резким движением вырвал руку и хрипло сказал:

— На то, чтобы набить вам морду, сержант, у меня духу хватит.

Тот только рассмеялся.

— Вот это больше похоже на дело! Но сейчас речь идет не обо мне. «Приласкаем» немного эту крысу, чтобы узнать, где бомба. Будьте же мужчиной!

Лейтенант выпрямился, избегая смотреть на пленника. И крикнул:

— Хорошо! Примените… свой метод!

Лицо сержанта просияло. Он резко встал, отбросив стул.

— Отлично, лейтенант! Позднее, если хотите, можете набить мне физиономию. Но сейчас — займемся желтым героем.

Лейтенант был оглушен.

— Только это звучит слишком неопределенно. Так не годится, — продолжал сержант. — Мне нужен ваш четкий, зафиксированный приказ.

Он повернулся к переводчику и, показывая на магнитофон, распорядился:

— Ну-ка, запустите эту машину.

Переводчик включил магнитофон на запись. Снова вспыхнул зеленый глазок и начали вращаться кассеты. Сержант взял микрофон и сказал в него:

— Ожидаю ваших приказаний, лейтенант.

Лейтенант колебался. Ему вспомнилось слово «камикадзе». Подростком, читая сообщения с фронтов второй мировой войны, он долго ходил под впечатлением трагических подвигов желтокожих летчиков, которые пикировали с бомбами прямо на вражеские крейсеры и погибали, принося себя в жертву. И сейчас ему пришлось стать духовным «камикадзе». Он крикнул в микрофон:

— В случае необходимости можете применить физическое воздействие, чтобы вырвать у пленного признание, которое спасет от смерти невинных людей…

Он повернулся к сержанту спиной, но тот не был удовлетворен:

— Нет, лейтенант, все должно быть официально. Назовите свою фамилию и подтвердите приказание.

Лейтенант прокричал то, что от него требовали. Назвал свою фамилию, должность, указал свой номер и повторил:

— Если будет необходимо, можете пытать задержанного! Под мою полную ответственность!

Он весь дрожал. Это крикнул не он. А другой, неизвестный, самозванец, адский двойник. Почему он это сделал? Он же ненавидит всякое насилие. Ему симпатичен пленник. Он любил Ку. Он ненавидит сержанта и ему подобных. Но он «камикадзе». Он только что подписал себе смертный приговор. Отступать теперь поздно.

Сержант выключил магнитофон и отошел от стола.

Лейтенант бросился вон из камеры, хлопнув дверью, и принялся расхаживать взад и вперед по пустому коридору. И вдруг из камеры донесся вопль, словно кричал смертельно раненный зверь. Он прислонился к стене, заткнул уши.

Еще несколько мгновений он слышал душераздирающие крики пленника, перемежавшиеся рявканьем сержанта. Потом наступила глубокая тишина и длилась… сколько времени? Две минуты? Три? Пять? Десять?

В глубине коридора появилась бегущая фигура. Это был капитан медицинской службы, он кричал:

— Прервите допрос! Бомбу нашли!

Лейтенант тупо посмотрел на него, не понимая смысла этих слов. Потом они оба бросились к двери в камеру, и врач торопливо сообщил:

— Сестра пленного обратилась к одному из наших офицеров и добровольно призналась во всем, чтобы спасти ему жизнь… Бомба была подложена в здание военного училища… на том берегу реки. Ее разрядили несколько минут назад…