Под вечер Рози заехала к маме на Уимпоул-стрит.
— Я сегодня видела твоего жениха, — сказала миссис Ной.
На самом деле ее звали Ютерия. Но за тридцать лет никто не называл ее так в лицо, кроме покойного мужа. Вот только после его смерти имя атрофировалось и маловероятно, что до конца ее дней оно когда-нибудь прозвучит.
— И я, — ответила Рози. — Господи, как же я его люблю!
— Да, конечно. Ты же выходишь за него замуж, верно?
— Ну да! То есть я всегда знала, что его люблю, но сегодня поняла, насколько сильно. Все в нем люблю.
— Ты его спрашивала, где он был вчера?
— Он все объяснил. Он ходил в кафе с братом.
— Не знала, что у него есть брат.
— Он раньше о нем не говорил. Они не слишком близки.
Мать Рози щелкнула языком.
— Воссоединение большой семьи. Он и про кузину рассказывал?
— Про кузину?
— Или, может, сестру. Он не был точно уверен. Хорошенькая, на помоечный манер. Смахивает на китаянку. У нее на лице написано: от такой хорошего не жди. Если, конечно, хочешь знать мое мнение. Но у них вся семья такая.
— Мама! Ты же не встречалась с его семьей.
— Я видела ее. Она была у него на кухне сегодня утром, ходила по квартире почти голая. Никакого стыда нет. Бесстыжая. Если, конечно, она его кузина.
— Толстый Чарли не стал бы лгать.
— Он ведь мужчина, правда?
— Мама!
— И вообще, почему он сегодня не был на работе?
— Был. Я к нему заходила. Мы вместе съели ленч.
Открыв пудреницу, мама Рози порассматривала помаду у себя на губах, потом стерла кончиком пальца красное пятнышко с зуба.
— Чего еще ты ему наговорила, мама?
— Мы просто поболтали о приготовлениях к празднику, о том, как мне бы не хотелось, чтобы его шафер отпускал сомнительные шуточки на свадьбе. Вид у него был такой, точно он с похмелья. Помнишь, как я тебя предупреждала? Не выходи за пьяницу.
— Когда я его видела, он выглядел отлично, — чопорно возразила Рози, но уже минуту спустя не выдержала: — Ах мама, у меня был такой прекрасный день! Мы гуляли и разговаривали… И у него такие мягкие руки! Ах, я говорила, как чудесно от него пахнет?!
— Уж скорее он у тебя с душком. Знаешь что, в следующий раз, когда его увидишь, спроси про эту его кузину. Я не говорю, что она его кузина, и обратного тоже не утверждаю. Просто хочу сказать, что если она его кузина, то в семье у него сплошь гулящие и стриптизерки, а с таким человеком встречаться не следует.
Теперь, когда мама снова стала нападать на Толстого Чарли, у Рози отлегло от сердца.
— Ничего больше не хочу слышать, мама.
— Ладно. Молчу. В конце концов, не я же выхожу за него замуж. Не я выбрасываю псу под хвост свою жизнь. И не я стану плакать в подушку, когда он будет вечерами выпивать со всякими девицами. И не я буду ждать день за днем, ночь за пустой ночью, когда он выйдет из тюрьмы.
— Мама! — Рози постаралась, чтобы восклицание вышло возмущенное, но сама мысль о том, что Толстый Чарли может попасть в тюрьму, была такой смешной, такой нелепой, что она с трудом подавила смешок.
В кармане у Рози защебетал сотовый. Нажав кнопку, она сказала «Да» и «С радостью. Это будет чудесно». Потом убрала телефон.
— Это был он! — воскликнула она. — Приглашает меня сегодня к себе. Будет для меня готовить. Правда, мило? — И добавила: — Да уж, тюрьма!
— Я мать, — сказала ее мама в лишенной пищи квартире, где даже не смела садиться пыль, — и знаю то, что знаю.
У себя в кабинете Грэхем Хорикс смотрел в экран компьютера, а за окном день сменялся сумерками. Он открывал документ за документом, сводку за сводкой. Кое-какие исправлял. Но большинство удалял.
Сегодня вечером ему полагалось поехать в Бирмингем, где один его клиент, бывший футболист, должен был открывать ночной клуб. Грэхем Хорикс позвонил с извинениями: жаль, очень жаль, но неотложные дела, в поте лица и все такое…
Вскоре за окном совсем стемнело. В холодном голубоватом свечении от компьютерного экрана Грэхем Хорикс изменял, переписывал и удалял.
Вот вам еще одна история, какую рассказывают про Ананси.
Когда-то давным-давно жена Ананси посадила поле гороха. Горох вырос такой хороший, такой круглый, такой зеленый — лучше не бывает. При одном виде стручков слюнки текли.
Как только Ананси увидел созревшее поле, то сразу захотел гороха. И не часть, нет, все поле, ведь у Ананси был неуемный аппетит. Он ни с кем не хотел делиться горохом. Он хотел заполучить все себе.
Поэтому Ананси лег в кровать и стал стонать — громко-громко и долго-долго, — и жена с сыновьями прибежали со всех ног.
— Умираю, — заскулил Ананси слабо-слабо и жалобно-прежалобно, — моя жизнь кончена.
И его жена с сыновьями заплакали горючими слезами. А Ананси слабо-слабо и жалобно-прежалобно говорит:
— Я при смерти, поэтому обещайте мне две вещи.
— Все что угодно, — говорят жена с сыновьями.
— Во-первых, обещайте похоронить меня под большим хлебным деревом.
— Под тем хлебным деревом, которое растет возле горохового поля? — спрашивает жена.
— Конечно, под этим, — говорит Ананси и слезно добавляет: — И обещайте мне еще кое-что. Обещайте, что в память обо мне разожжете небольшой костер в ногах моей могилы. И, дабы показать, что вы обо мне не забываете, никогда не давайте ему погаснуть.
— Обещаем! Обещаем! — восклицают, рыдая, жена Ананси с сыновьями.
— И на этом костре — в знак вашей любви и уважения — пусть будет котелок с соленой водой, чтобы напоминал вам о жарких соленых слезах, которые вы пролили, когда я лежал при смерти.
— Обещаем! Обещаем! — плачут они, и Ананси закрывает глаза и больше не дышит.
Отнесли Ананси к большому хлебному дереву, что росло возле горохового поля, и закопали на шесть футов, в ногах могилы развели маленький костер, а рядом поставили котелок с соленой водой.
Ананси ждет целый день, а когда наступает ночь, вылезает из могилы, идет на гороховое поле и срывает там самые толстые, самые сладкие, самые спелые стручки. Он их собирает и варит в котелке, и наедается так, что живот у него становится круглым и натянутым, как барабан.
Потом, перед рассветом он забирается назад под землю и засыпает. Он спит, когда приходит жена с сыновьями и видит, что горох исчез, он спит, когда они видят, что котелок пуст, и наполняют его снова, он спит, пока они горюют.
Каждую ночь Ананси выходит из могилы, танцует и радуется своей хитрости, и каждую ночь наполняет котелок и живот горохом и ест до отвала.
Проходят дни, семья Ананси все худеет и худеет, ведь все, что поспело, собирает по ночам Ананси, и есть им нечего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});