прислонившись к нагретой солнцем стене, лицом к входу в храм Гроба Господня.
Паломники вытекали и втекали в раскрытые двери. Разноцветное людское месиво крутилось перед моими глазами, образуя пестрый ковер. Вдруг в толпе, слаженной общим неторопливым ритмом, мелькнуло движение, фиолетовое пятно, маленький вихрь. Я качнулась навстречу: вихрь, пятно и движение слились в одно – в бегущую ко мне дочь. Она бежала, подпрыгивая, словно катила перед собой обруч, и лицо ее смеялось и было таким детским, будто замерло в самом любимом мамами возрасте – лет десяти! Если бы она была виновата, я узнала бы сразу по сжатым губам и набыченному лбу. Нет, лицо ее было весело и легко, словно я приехала навестить ее в лагерь, словно она только что получила пятерку по музыке и неслась получать заслуженные восторги!
– Я стояла прямо за тобой! – закричала она, еще не подбежав. – Я пришла ровно через тридцать минут, но к тебе было совершенно не пробиться.
Она с разбегу толкнулась в меня всем телом и тут же отскочила: она не маленькая, чтобы устраивать нежности на улице!
– Я видела, как ты крутила головой.
– Что же ты не подошла ко мне, не крикнула?
– Как?! меня сжали, как кильку в бочке! А где все?
Я крепко взяла ее за руку, и мы пошли вверх по ступенькам туда, откуда слышен был, словно из включенного телевизора, Наташин голос:
– Кирие элейсон…
– Ты что-нибудь успела купить в подарок?
– Успела. – Аня потупилась и снова рассмеялась: – Рахат-лукум.
Я опиралась на пальмовые ветви, точно на посох. Узкие стрельчатые листья кололи пальцы, а тонкое основание, к которому крепились зеленые лопасти, стояло крепко и несгибаемо.
– Сереж, мы случайно не твою ветку утащили? – осторожно спросили мы Чапнина. Стол, за которым возвышалась его спина, украшала тарелка с пятью видами капуст.
Сергей живо повернулся к нам:
– А я-то думал, где я ее забыл?
– Понимаешь, – смутилась я, – когда мы выходили из автобуса, я стянула с полки пальмовый пучок. Думала, что там лежат две наши.
– А оказалось, – закончил бодро Сергей, – три наши!
Он поочередно окинул нас взором главнокомандующего:
– Анюта, а чего у тебя физиономия такая постная? Это еда у нас постная, а вид у паломника должен быть бодрый и молодцеватый! Лена! Ты что тарелку отодвигаешь?
– Слушай, не могу уже, что ни возьму – все не нравится.
– Терпи! – вдруг строго сказал Чапнин и, как бы смягчившись, добавил: – немного уже осталось.
Он вдруг вынул откуда-то из капустных недр зеленый перчик:
– Мне знакомый монах посоветовал любопытный рецепт: если съесть перчик и сразу запить его горячим овощным супчиком – то эффект получается особый, будто принял пятьдесят граммов водки!
Анюта чопорно поморщилась.
Я же доверчиво приняла из дружеской руки не-винный овощ и зачерпнула ложкой зеленую дымящуюся замазку из круглой чашки с ручками по бокам.
– Это еще ничего. – Сложив руки на животе, Чапнин с довольной физиономией наблюдал, как я машу обеими ладонями, пытаясь загнать воздух в пылающий рот. – мне и острее попадались. А знаете, – оживился он, привлекая внимание соседей по столу, – оказывается, есть общество поедателей перца. У них даже введена единица измерения «жгучести» – шкала Сковилла. Доходит до пятнадцати миллионов пунктов. Этот-то, – он проследил, благожелательно улыбаясь, как я лихорадочно глотаю шпинатный суп, – больше чем на сотню не тянет.
– ну ладно. – Он поднялся, подхватил пальмы и, пообещав обмотать их скотчем, чтобы нас с ними пропустили через границу (представляю, как мы идем через таможню с пальмовыми ветвями и выносным армянским крестом – настоящий крестный ход!), удалился.
Словно поджидая этого момента, в дверях ресторана возникла Наталья. Найдя нас взглядом, она уселась на место Сергея, расправив широкую голубую юбку.
– Наташа, – сказала я совершенно невинным голосом, – нам только что Чапнин рассказал очень интересный рецепт. Вот видишь этот маленький зеленый перчик?
Началось с того, что пальм у нас не было.
Перед тем как пересечь Иерихонскую пустыню, наша экспедиция остановилась на привал у зеленого пятачка. С некоторой натяжкой его можно было назвать романтическим словом «оазис». Там действительно росли пальмы, а в стандартном киоске в стан-дартной кофеварке варили черный напиток и раздава-ли в бумажных стаканчиках за стандартную мзду. мы с Анютой заметили, что наши товарки по путешествию, опытные паломницы, собирают ветки, в изобилии разбросанные по поляне, придирчиво каждую из них оглядывают и волокут в автобус. По дороге к Иерихону экскурсовод объяснил, кстати, что пальмы – это, оказывается, вовсе и не деревья, а трава. И наглядно продемонстрировал нам из окна отличие банановых трав от таковых же, но плодоносящих фигами: первые, или, наоборот, вторые, не помню точно, высокие, а другие – низкорослые. Сбор веток нашими паломницами мы объяснили этнографическим интересом и подивились размерам гербария, могущего вместить в себя банановый, например, образец.
А выяснилось, что все совсем не так!
Когда мы поднялись на Елеонскую гору, откуда должен был начаться крестный ход, оказалось, что все, кто собрались на шествие, имеют при себе пальмовые ветви. Причем к некоторым из них были привязаны – дань укоренившейся русской традиции – вербочки, другие же украшены были цветами, и почти у всех верхние листья были изящно переплетены в виде креста. Тут мы с Анютой сообразили, как бездарно провели время на зеленой стоянке.
Между тем народ прибывал. Вокруг храма с терракотовой черепичной крышей собрались русские паломники, гречанки в черных тугих платьях, арабы. Приплясывая, взобрались вверх по каменистому склону эфиопы с трехконечными крестами, которые они поднимали и опускали в такт пению. Хлопотали, деловито пересекая церковный двор, священники. Ждали Патриарха Иерусалимского. С террасы, выложенной каменными плитами, был виден город.
Казалось, что он вырастает прямо из холма. Как грибы гигантской грибницы, прорезаются из сухой земли Иудеи дома с плоскими крышами, башни, круглый храмовый купол, – прорезаются и упорно ползут, боязливо прижимаясь друг к другу, вверх, к столбу горячего света. Их распахивают плугом, стирают с лица земли, раскидывая камни, а они снова и снова поднимаются, влекомые наверх неведомой силой. С верхушки Елеонской горы город казался таким близким, что казалось, протяни руку – и она обожжется о золотой купол, как об утюг.
Я склонилась над фонтаном и прыснула водой в разгоряченное лицо.
Мне все время казалось, что самое главное со мной все еще не произошло. Будто я что-то упустила, недослушала, недотянулась. Словно я должна была найти этот недосягаемый город, а он ускользал, распадался на фрагменты, как несложившийся пазл.
– Мама, – воскликнула Аня, – смотри, там мать Параскева.
И верно: в тесной группе монахинь Горенского монастыря шло несколько малоярославских