Читать интересную книгу «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Феликс Кузнецов

— Пусти, чево уже теперя... Сама пойду...».

Из сделанных вставок на полях Шолохова не пригодилась только одна: «Сердце как колотушка сторожа на сенной площади».

Добавлен, уточнен образ: «Рывком кинул ее Григорий на руки — так кидает волк себе на хребтину зарезанную овцу...».

Но особенно поразителен поиск слова вот в этом месте: «... — Сама пойду, — [шепнула], [выдохнула] почти плачущим голосом»; и — вставка на полях: «низким стонущим голосом [почти кри] сказала давясь горечью [случившегося] раскаяния». В итоге: «Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерсти, давясь горечью раскаяния, Аксинья почти крикнула низким стонущим голосом:

— Пусти, чево уже теперя... Сама пойду...»

Вот эта цепочка слов для передачи состояния мятущейся женской души: «шепнула»; «выдохнула»; «почти крикнула плачущим голосом»; «сказала низким стонущим голосом» и, наконец, «почти крикнула низким стонущим голосом» — это ли труд «переписчика»?

19 ноября Шолохов работает над главой 7/11 (в книге — X), которая начинается классическими строками: «Не лазоревым алым цветком, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь». За день была написана эта глава — она занимает в рукописи почти три страницы и завершается словами: «— Женю! На дурочке женю! — хлопнул дверью, по крыльцу затарахтел [опираясь] стукая костылем».

В беловом варианте и в книге эти строки звучат так: «Женю!.. На дурочке женю!.. — Хлопнул дверью, по крыльцу протарахтели шаги и стихли» (2, 56).

20 ноября начинается новая глава, в черновике — 8/13-я, в беловой рукописи — XII и в книге — XI: «Оставалось полторы недели до прихода казаков из лагерей. Аксинья неистовствовала в поздней горькой своей любви».

На полях страницы Шолохов дважды четким каллиграфическим почерком выводит: «Неистовствал. Неистовствала», — проверяя, видимо, для себя точное написание этого слова.

На полях следующей страницы черновика — пометки синим карандашом: «Четче». Пометка относится к следующему абзацу:

«Если б Григорий делал вид что скрывается от людей ходил к жалмерке — Аксинье, если б жалмерка Аксинья жила с Григорием и в то же время не отказывала и другим, то в этом не было бы ничего необычного. [О Григории не гово] Станица поговорила бы и перестала, но они [де] [игнорируя] [любили] жили почти не таясь, вязало их что-то большее, и поэтому в станице [сошлись] решили что это преступно, бесстыдно и станица [притаилась] прижухла в злорадном выжидании — приедет Степан, узелок развяжет».

В беловом тексте и в книге этот абзац подвергся минимальной, но четкой правке: вместо «блюдя это в полнейшей тайне» — в «относительной тайне», что, конечно же, в данном контексте точнее; после слов «...в этом не было бы ничего необычного» добавлено — «хлещущего по глазам»; вместо «в станице решили, что это преступно, бесстыдно» — «преступно, безнравственно»; вместо «станица прижухла в злорадном выжидании» — в беловике — в [поганеньком] выжиданьи[це], а в книге — «в поганеньком выжиданьице» (2, 59).

И отметим: на всем протяжении черновой рукописи первой и второй части романа не прекращается путаница женских имен Аксинья и Анисья. Глава 17, например, начинается так: «Только после того, как узнал [Степан] от Томилина Ивана про Анисью, понял Степан, вынашивая в душе тоску и ненависть, что несмотря на плохую жизнь и на эту обиду, что досталась ему Анисья не девкой, любил он ее тяжкой ненавидящей любовью. <...> Домой приехал вялый, поэтому-то легко отделалась Анисья. [С т] С того дня прижился в Астаховых куренях покойник. Анисья ходила на цыпочках...» (55).

А через несколько строк читаем:

«Анисья [вначале] металась по твердой, с запахом овчины кровати, икая тяжело дышала. Степан приморившись [бить] истязать мягкое, как закрутевшее тесто, тело, шарил по лицу ее рукою, слез искал, но щеки Аксиньи были пламенно-сухи...».

И далее, на всем протяжении следующей страницы рассказ идет про Аксинью: «Аксинья поскрипывая ведрами сошла к Дону...». Но уже в конце этого же абзаца — читаем: «Анисья ласкала мутным от прихлынувших слез взглядом сильные его ноги... <...> Анисья [щурясь] целовала глазами этот крохотный когда-то ей принадлежавший кусочек любимого тела...».

В этой главе — удивительном по силе поэзии и проникновения в человеческую душу гимне женской любви — имя главной героини романа поминается 38 раз. Из них в 11 случаях она — Аксинья, а в 27 — Анисья. Причем имена эти идут подчас рядом:

«— Аксютка!

— Сюда иди...

— Ага, пришла.

Шелестя листьями подошел и сел рядом. Помолчали.

— В чем это у тебя щека?

Анисья рукавом размазала желтую пахучую пыль».

Или:

«— Чево кричишь? Обидел? Ксюша! Ну, погоди... Постой, хочу што-то сказать.

Анисья оторвала от [лиц] мокрого лица руки...».

На первый взгляд — странность необъяснимая: в потоке прозы автор называет свою любимую героиню попеременно двумя именами — то Аксинья, то Анисья.

«Антишолоховеды» попытались использовать и этот факт, чтобы бросить тень на Шолохова. В статье «Как вас теперь называть, Аксинья?» М. Мезенцев писал: «“Молот” опубликовал факсимильный оттиск одной из страниц рукописи (публикация Л. Колодного. — Ф. К.). Конечно, это рука М. А. Шолохова! На оттиске очень четко 8 раз встречается имя главной героини. Вначале она 3 раза названа Анисьей, потом 2 раза Аксиньей.

Странно! В рукописях “Войны и мира” Наташа ни разу не названа Катей или Акулиной»28.

Мезенцев, по всей вероятности, не знал, что путаница с именами нередко встречается у классиков. У того же Л. Н. Толстого в рукописях повести «Казаки» одного из героев зовут Кирка (сокращенное от Кирилл), потом — Лукешка, потом снова Кирка.

Объяснение этой странности есть, и оно — в особенностях психологии творчества. Шолохов, видимо, долго не мог забыть самое первое имя, которое он дал своей героине, — Анисья, уже поменяв его на Аксинью. В том бурлящем потоке творческого сознания, который захлестывал автора, подсознание делало свое дело и выдавало внутренние колебания автора между двумя именами его героини, которые были ему близки и к тому же созвучны, что и приводило на первых порах к путанице.

«КАЛМЫЦКИЙ УЗЕЛОК»

24—25 ноября Шолохов работает над главой 12/15, которая в печатном тексте идет под номером XIV, — о визите Аксиньи к бабке Дроздихе, мастерице по «заговорам», о беспощадном избиении Аксиньи вернувшимся из лагерей Степаном и столь же беспощадной драке братьев Мелеховых со Степаном Астаховым из-за Аксиньи. Глава кончается словами: «С этого дня в калмыцкий узелок завязалась между Мелеховыми и Степаном Астаховым злоба. Суждено было Гришке Мелехову развязывать этот узелок год спустя, да не дома, а в Восточной Пруссии, под городом да Столыпином».

На полях страницы — столбик цифр:

«1914 г. —

1912 г. —

1913 г.».

А в печатном тексте — изменение: «...суждено было Григорию Мелехову развязывать этот узелок два года спустя в Восточной Пруссии, под городом Столыпином» (2, 70).

Что означает этот столбик цифр, данных не по порядку? И это исправление: не «год спустя», а «два года спустя»? Этот былинный запев:

«Под городом [да] Столыпином», от которого позже Шолохов отказался?

Языковая лаборатория, каковой являются черновые и беловые рукописи романа, опровергает тезис «антишолоховедов», будто перед нами — плод работы некоего «переписчика», перебелившего и ухудшившего первоначальную рукопись какого-то таинственного «доподлинного автора», к примеру, того же Крюкова. Характер работы автора черновиков над словом, направленной на филигранное совершенствование текста, своеобразие правки, как в тексте, так и на полях, свидетельствуют, что перед нами — подлинная черновая рукопись первых двух книг романа «Тихий Дон». Фрагменты, позже включенные в текст, также бесспорно шолоховские по характеру языка, стиля.

Фантасмагорический тезис о Шолохове как «переписчике» чужого труда опровергается в рукописи также и теми «зарубками» на полях, которые носят прогностический характер и никому, кроме истинного автора «Тихого Дона», даже в голову прийти не могли.

К таким прогностическим «зарубкам» относится фраза из первой части романа об «узелке» между Степаном Астаховым и Григорием Мелеховым, равно как и записанные на полях цифры:

«1914 г.

1912 г.

1913 г.»

В главе XIV (в рукописи — 12/15) первой части романа (написанной Шолоховым, как уже сказано, 24—25 ноября 1926 года) действие происходит в ту пору, когда герои романа и представить себе не могли, что скоро разразится война. Шла весна 1912 года, и казаки только что вернулись из лагерей, где от жены казака Томилина Степан Астахов узнал об измене Аксиньи.