гардеробщицы свой пыльник и соломенную шляпу, вышел из здания обкома.
Опомнился и понял, что произошло, лишь на улице, в обкомовском саду. Сел на дальнюю скамейку под клёном, где никого не было, и истерично, не по-мужски, расплакался. А потом сидел и сушился. И не было уже ни тоски, ни боли в сердце от унижения — только ветерок обдавал, да плыли по ровному голубому небу белые облака. Плыли, плыли. И бессмысленной, до нелепости, казалась вся жизнь.
Потом ему захотелось есть, он поднялся и пошёл. Зашёл снова в обком, сдал номерок и получил свой пыльник и шляпу. Опять закурил, и к нему вернулась привычная горечь. Но жизнь была ещё горше, язвеннее, жить не хотелось уже всерьёз. С обидой подумал: "И чего меня не убили на фронте? Мёртвым сейчас хорошо — отмучились".
Хозяин подобрел, пришёл в хорошее расположение духа и с улыбкой смотрел, как подтирает в его кабинете пол молодая великанша-уборщица. Мощный зад. Мощные ноги.
Приятно.
Приятно, что боятся его до моченедержания. Приятно, что уборщица наклоняется. "Какая задница!" — думал он привычно-похабно. Приятно, что есть у него ещё желание (не у всех это в его возрасте!). Приятно, что в футбол вчера выиграли. И вообще жить — это приятно, нехай ё чёрт! И хрен с ними, с этими горяными, кошачими, ярошенками — кто там ещё? — хрен с ними всеми! Жизинь — славная, той, штука! От, у чому суть. От, шо низзя забывать, и шо главное. Живи, пока, той, живётся.
"Надо будет послать в субботу за Лидой, — вспомнил он. — Как приеду с охоты, одразу ж пошлю за ней, той, шохвёра. Нехай мне её на дачу везёт — там ночевать буду. Ружьё, собака… Ох, и штука ж, той, наша жизинь, от, штука!.."
Довольный собою, Хозяин подошёл к телефону и набрал номер. Трубку сняла жена.
— Марина, ты? Та не, думал, той, горнична. Давай от шо, сходим сёдни у, той, у театр, га? Позвони, шоб нашу ложу не зайнимали. Ага. А то ж давно ниде не были. Усё робота, та робота, мать иё у душу! Книжку, той, некогда почитать. Ладно, ладно. Хорошо. — Он повесил трубку.
"Шоб ё такого изделать ещё?"
Посмотрел на кучу бумаг на столе, на часы — 11. Читать и подписывать всю эту "музыку" ему теперь не хотелось — подождут, и он принялся прокручивать магнитофонную ленту с "голосами" Америки, Свободной Европы, Би-би-си и Немецкой волны. Бобину ему, как всегда, подготовили в КГБ — отобрали всё самое важное и интересное. Чужую пропаганду надо знать тоже. Прослушивал он её регулярно, не ленился, потому что было интересно.
Почти целый час слушал и в этот раз. В "голосах" заступались за Солженицына, какого-то академика Сахарова, клеймили "советский режим" и называли его "красным фашизмом". Много чего говорили, и многое из этого было правдой — злой, беспощадной, а ничего не поделаешь.
Хозяин отошёл к окну. Там кончалось лето — листья на клёнах зажелтели, на фоне голубого неба летела белая паутинка, щебетали птицы. Хорошо!
— Можно? — спросил Кашеров, приоткрыв дверь.
Хозяин взглянул на часы — 12. Точный, собака.
— А, ты? Заходь, здрастуй!
— Я не один, там со мной…
— Зови и ё, поговорим.
Кашеров вернулся в приёмную, и через минуту появился в кабинете с Василием Крамаренцевым — бледным, взволнованным.
— Добрый день! — кивнул Крамаренцев секретарю.
— День добрый, — откликнулся Хозяин. И пригласил обоих: — Садитесь.
Они сели, и Хозяин сурово спросил, обращаясь к Крамаренцеву:
— Ну, так в чём дело, почему, той, не подчиняемся власти?
— Врачи для граждан на улице — пока ещё не власть, — ответил Василий, ставя перед собой на столе какую-то чёрную пластмассовую коробку.
— Они действовали, той, по распоряжению кагэбэ.
— Кагэбэ для нас — тоже не власть. Должно быть разрешение прокурора или председателя горсовета.
— Действия, той, кагэбэ были согласованы со мной! — раздражаясь, повысил голос Хозяин. — Я для тибя — власть?
— Нет, — тихо, но твёрдо ответил Крамаренцев.
— Как это? — изумился Хозяин, рассматривая "гада".
— Вам — по партийной линии — подчинены только партийные органы в области и все члены партии. Но, если, представьте себе, партий было бы несколько, а не одна, то для народа все эти партии — никакая не власть. А вот органам Советской власти — горсовету, например — подчинены все граждане без исключения. Неужели я должен разъяснять вам такие вещи? Законы надо знать. Вы же меня вызвали сюда не как коммуниста, я из партии ушёл по собственному желанию, а как брата Виктора Крамаренцева?
— Ну й понятия ж ф тибя! — деланно рассмеялся Хозяин. — Та я любому, той, председателю горсовета в моей области, шо прикажу, то он и будет делать. Пойнял?!
— Понял. К сожалению, практически вы так и поступаете. И, тем самым, ставите себя выше органов Советской власти. Получается, что над Советской властью есть ещё одна власть — партийная. Что противоречит самому смыслу Советской власти и Конституции.
— Ох, ты ж, какой грамотный, га! — Хозяин поднялся с кресла, похожего на трон. — Какой же ж умный! Иде это ты такие курсы прошёл?
— В тюрьме, — ответил Крамаренцев, сдерживая озноб. — А отлавливать граждан на улице, как собаколовы бродячих собак, и сажать их насильно в сумасшедшие дома не дадим больше, не надейтесь!
— Ты, откуда у меня, такой нотный узялся, га?
— Я воевал против фашизма. И фашизм знаю в лицо! Во всяком случае, с чего он начинается. Так что дрожать перед ним не собираюсь!
— Ты на шо, твою мать, той, намекаешь? Ты на шо издесь, гад, замахуешься!
Василий поднялся, спросил Кашерова:
— Товарищ генерал, я что, арестован? Я же из другой республики.
— Нет… — Генерал растерялся.
— В таком случае, я ухожу. Не желаю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне! — Забыв на столе свой магнитофон, Василий направился по ковру к выходу.
— Вернись! — рявкнул Хозяин за его спиной.
Василий остановился, круто развернулся и, глядя Хозяину в глаза, дрожа от отчаянности, выпалил:
— Сначала научись обращаться к людям на "вы"! И говори слово "пожалуйста"! Детей этому учат. А ты, барин, в партии, где все — товарищи, разучился! — он передохнул и, понимая, что теперь уже всё погибло, посадят, договорил пересохшими губами: — Вот снимут тебя с поста секретаря, не будешь ничего приказывать даже уборщице!
Лицо Хозяина побагровело. Казалось, сейчас взорвётся водородная бомба и сметёт всех. Но… бомба не взорвалась. Напротив, Хозяин подавил в себе весь свой гнев и почти спокойно — умел, когда надо! — проговорил:
— Товарищ, той, Крамаренцев! Прошу вас вернуться.