Молот верноподданно лежит рядом с моей рукой. Я приподнялся, бросок, воздух затрещал, затем хруст костей, молот перекувыркнулся и шлепнулся мне в ладонь. Я постоял пару мгновений, но дракон так и остался на Гендельсоне, накрыв его, как зеленым валуном.
В легких при каждом вздохе колет, во рту было солоно. Я сплюнул кровь, в ней отвратительные пузыри, как на лужах перед новым ливнем, подошел, припадая на обе ноги.
– Дракон издох, – сообщил я. – Вы сможете выбраться?
Гендельсон хрипел, лицо его было бледным, из разбитых губ текла кровь. Я кое-как столкнул тушу, Гендельсон приподнялся, сел. Мясистое лицо стало иссиня-желтым, на правой стороне начал расплываться роскошный кровоподтек.
– Кстати, – сказал я неуклюже, – спасибо, что сумели подняться… Он бы меня сожрал.
– Я… – прохрипел он, – я… не ради вас…
– Это понятно, – согласился я. – Славы восхотелось. Подвигов!.. Шкуру повесить на стену…
– Не шкуру…
Я кривился, щупал бок.
– Ладно, понимаю. Вам самому бы содрать с меня шкуру, а не уступать это дракону. Похоже, что нам придется остановиться здесь на ночлег… Меня что-то плохо ноги держат.
Впереди между стволами деревьев блистало пурпуром. Я, сильно прихрамывая, потащился в ту сторону. Деревья расступились, впереди был закат на полнеба, красочный, торжественный, из-за зрелища которого хочется встать на колени и возблагодарить того, что создал такое шоу.
Я обернулся, помахал вельможе в железной скорлупе, уже сильно помятой драконом.
– Добраться сюда можете?
Он ответил, не поднимаясь:
– А что там?
– Голая степь, – ответил я. – Вернее, там дальше снова лес, но хоть какой-то простор.
Багровый шар медленно проседал за темнеющий край земли. Небо налилось кумачом. Черные тучи остановились, края их зловеще алеют. Я вертел головой, в голой степи сразу становлюсь клаустрофобом навыворот.
Гендельсон, хромая и раскачиваясь при каждом шаге, доковылял до края леса. Дышал он с хрипами, на губах пузырится такая же кровавая пена. Налитыми кровью глазами окинул взором гигантскую поляну, проплешину среди необозримого леса.
– Чем здесь лучше?
– Обзор, – ответил я. – Никто не подберется, прячась за деревьями. Я там надрожался, в лесу.
Он нашел в себе силы вельможно фыркнуть, ведь урожденные даже воробьев не боятся, указал на чернеющую неподалеку высокую груду камней:
– Тогда вон там? Все-таки защита от ветра.
– Да, – сказал я. – Не люблю, когда задувает сзади.
– Почему сзади?
– Да и спереди не люблю, – добавил я. – Особенно когда присаживаюсь…
Глыбы камней оказались руинами некогда крупной каменной башни. Уцелело массивное основание из тяжелых глыб, примерно в три моих роста, сбоку угадываются остатки ступеней. Судя по камням, что усеивают окрестности на добрую сотню шагов в диаметре, башня была немаленькая.
Гендельсон с кряхтеньем снял шлем, но панцирь то ли не умеет снимать сам, то ли барон устал так, что руки уже не двигаются. Сидел на камне, тупо смотрел, как собираю хворост, луплю привычно камнем о камень.
Костер разгорался, как всегда, медленно, нехотя. Пытался снова юркнуть в щепки и затаиться там, я раздувал, терпеливо подкладывал сухие полоски тончайшей бересты. Можно бы, конечно, заставить Гендельсона хоть что-то делать, но я себя поймал на привычном брюзжании человека моего времени: а что, мне больше всего надо… а что, он сидит, а я корячусь… и прочих даже не подленьких, а просто меленьких мыслишках, недостойных мужчины. Из-за этого русские специалисты просто не могут работать в команде, но я сейчас в команде, я сильнее, а это значит, что я… я сильнее!
Мы разложили на камнях остатки оленины, поджарили еще разок. Я тосковал по чили, аджике, перцу, хотя бы майонезу, но барон пожирал мясо, как волк, хрипел, давился, глотал, почти не пережевывая. Я сумел заставить себя съесть один ломтик, да и с того брезгливо соскреб ножом пригоревшее, что составило почти треть всего мяса.
Барон наблюдал за мной с презрительным недоумением.
– Ваши манеры, сэр Ричард, – проговорил он, – весьма странноваты. Вы держитесь, как избалованное дитя… Вы были младшим ребенком в семье?
– Почему младшим?
– Младших обычно балуют, – заметил он. – А рыцарь в походе должен есть все.
Младших, подумал я зло. При системе айн киндер не бывает ни старших, ни младших, а только единственные.
– То-то у вас харя, – ответил я саркастически. – Это в походах такую отъели?.. В трудных сражениях, в переходах через горные перевалы… в разгар зимы?
Он нахмурился, лицо снова приняло надменно-высокомерное выражение. Не глядя в мою сторону, снял доспехи и лег у костра, подложив под голову шлем. Круто, подумал я. Князь Святослав в походах клал под голову седло, и то мы считаем его небывалым аскетом.
Гендельсон не аскет, но захрапел почти сразу, едва голова опустилась на шлем. Это до какой же степени надо измучиться, чтобы вот так… Я, тоже усталый, все же заснуть вот так сразу не могу. Сижу, как дурак у костра, и пялюсь в огонь. Там в пляшущем пламени бегают всякие человечки, скачут огненные кони, рушатся замки, там в стремительном темпе проносится жизнь, а вот если поднять очи горе, то полная противоположность – там тоже своя жизнь, но их секунда равняется нашим миллионам лет…
Небо странно темно-синее, с очень мелкими звездами, земля под таким небом тоже синяя, и трава синяя, очень похожая на подводные заросли на глубине метров тридцати, куда красные линии спектра уже не доходят. Камни похожи на спящих черепах, тоже мертвенно-синих.
Только в двух шагах от костра трава и камни другого цвета: оранжевые и багровые, да туша Гендельсона, что уже начинает из красиво-благородной позы спящего рыцаря скрючиваться в простонародность, когда спина горбиком, голова в плечи, а руки меж колен… ну, так говорим, хотя ладони гораздо ближе совсем к другому месту, чем колени.
В небе чувствуется некое движение, появилась исполинская фигура величественного старика. Очерчен только контуром, лишь иногда проступало крупное мясистое лицо с нахмуренными бровями. Он качнулся с одного края неба на другой, словно луч прожектора, выискивающий вражеские самолеты, потом в задумчивости начал писать пальцем прямо на небе, как пишут мальчишки на запотевшем стекле троллейбуса.
Огненные символы возникали и тут же таяли прямо под его пальцами. Сердце мое стиснулось от неясного чувства. Возможно, в какие-то давние времена научились делать вот такого рода памятники. Не из бронзы или камня, а вот такую впечатанную в пространство голографию. Уже и аппаратура давно разрушена, и та цивилизация в руинах, а то и руины давно рассыпались в пыль, но этот призрачный памятник, питаемый подземными силами, магнитным полем планеты, все еще напоминает о давно ушедших веках…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});