Читать интересную книгу Большая судьба - Евгений Федоров

- Не любо? Что ж, это хорошо! - одобрил старик и потянулся к клинкам. - Полюбуйся-ка, Петрович, нашей простецкой работой. Может, что и не так выйдет по-вашему, по-ученому, но скажу - зато от всей широкой русской души наводили красу на металл! - Он бережно развернул холстинку и выложил перед Аносовым охотничий нож.

Павел Петрович жадно взял клинок в руки и поднес к свету. Все затихли; молчала Иринка, пытливо глядя в лицо гостя, слегка побледнел Иванка, безмолвствовал старик, - лицо его стало напряженным.

Солнечные блики упали и заиграли на вороненом, вытравленном крапом фоне широкого клинка. Вещь была бесценна, - это сразу понял Аносов.

"Вот где подлинное искусство!" - с восхищением подумал он, пристально рассматривая детали гравюры.

Золотой нежный орнамент оттенял искусно выполненные сцены охоты на кабана. Но как это чудо сотворено? В центре - бежит до ярости обозленный кабан, преследуемый легкими, хваткими псами. Один из них вот-вот вцепится в кабанью морду, другой наседает сзади. Проворный пеший охотник успел пронзить кабана рогатиной, другой, с обнаженным ножом, скачет позади на стремительном скакуне. По обеим сторонам динамичной композиции легкой штриховкой сделан орнамент - деревца с ажурной листвой, - так и ждешь, что они сейчас закачаются под дуновением ветерка. В проникновенно сделанном рисунке всё живет, всё полно движения.

- Чудесно! - вздохнул Аносов и перевернул клинок второй стороной. На таком же вороненом поле - медвежья охота. Каждый штрих мастера волновал, будоражил, зажигал сердце.

В овале, обрамленном золотой каемкой, - медведь, поднятый рогатиной на дыбы. Собаки остервенело рвут зверя: одна вцепилась ему в грудь, другая в спину, третья хватает за ногу. Бесстрашный охотник пронзает медведя рогатиной, другой, тоже с рогатиной наготове, трубит в рог, за ним бежит разгоряченный пес... Совсем неподалеку елочка с нежными, хрупкими ветками, склоненными долу...

- Превосходно! - тихо обронил Павел Петрович и задумался: "В чем же кроется это колдовство? В терпеливости, в проникновенном взгляде художника, который видит и запоминает каждую деталь, любое движение и подбором цвета оттеняет их. Смотрите, как мягкая густая позолота выразительно моделирует формы! Любуйтесь, как хорошо выявлена мускулатура, как стремительны и вместе с тем ритмичны движения! Всё сделано с большим вкусом. Вот ниже центральных клейм изображены охотничьи атрибуты: рог, нож, трубы, перекрещивающиеся на дубовой ветке. Выразительно, умно! Даже черенок охотничьего ножа превосходен. Рукоять его из черного дерева с серебряными точками в разных квадратах, концы крестовины в виде витых конусов, а на перекрытье с правой стороны выпуклый плащ, напоминающий сверкающую раковину. Совершенство!"

Аносов отложил клинок, на минуту закрыл глаза, закрепил в памяти увиденное, а затем сказал:

- Ну, дедушка, дай я тебя расцелую. Ты совершил чудо!

- Погоди, не торопись, Петрович, - оживляясь, вымолвил старик. - Это чудо не моими руками сроблено. Иванка всё от клинка до последнего виточка на гравюре сотворил, а я глазом только сверял. Лестно мне наше бушуевское мастерство внуку передать. Пусть живет оно из века в век! Будет жить, Петрович?

Аносов взволнованно обежал всех взглядом. Иван стоял, привалившись к косяку двери, смущенно потупив глаза. Иринка сияла, как цветной камушек на ярком солнце. Она не сдержалась и со страстью выкрикнула:

- Давно Иванушке на пробу, в мастера пора! Полюбуйся, всё у него из-под руки выходит-выбегает живое!..

Павел Петрович подошел к Иванке и положил руки ему на плечи.

- Ну, друг мой, - сердечно сказал он, - жена твоя права. Живое, радостное творят твои золотые руки. Скоро ставлю на пробу и допускаю в рисунке свое, русское показать. А деда своего береги, чти, - великий учитель он!

- На добром слове спасибо, Петрович, - поклонился старый Бушуев, а внук его обнял Аносова и крепко расцеловал.

Аносова наполнило ласковое доброе чувство к этой крепкой семье. Дед выложил все клинки и показывал их гостю. Всё крепче в крепче прирастало сердце Павла Петровича к дивным русским мастерам.

"Вот где бьют истоки подлинно великого народного искусства!" радостно подумал он, и, словно в ответ на его думку, Иван весело сказал:

- Павел Петрович, вот нонесь Иринка молвила, что никогда ключевой родник не высушить суховею! Верно ли это?

- Ой, как верно. Истинно так! - возбужденный увиденным, отозвался Аносов. - Какие бы плевелы и чертополохи ни пытались его заглушить, ничего не выйдет! Всё сокрушит всепобеждающий русский талант!

- За такое и выпить не грех, - лукаво предложил дед.

- Не могу. А вот квасу непрочь! - сказал Аносов.

Иринка проворно спустилась в подполицу и налила жбан крепкого, игристого квасу. В теплоте горницы глазированный жбан разом отпотел. Павел Петрович с жадностью выпил кружку холодного напитка. Квас ударил в нос, защекотал ноздри, - крепок, задирист, - быстро освежил...

В оконце избушки заползали сумерки. Над Громатухой блеснули звёзды, а река всё так же продолжала рокотать и шуметь. Провожая Аносова до калитки, Иринушка сердечно сказала:

- Вот какие у нас старики на Камне! Заходите, Павел Петрович, порадуйтесь нашему простому мастерству.

Аносов вздохнул полной грудью и вымолвил:

- Да, я у вас сил набрался! Будьте счастливы! - Он быстро сбежал по скату Громатухи и вскоре исчез в густых сумерках...

Смотритель украшенного цеха сдержал свое слово, - через неделю Иванке Бушуеву дали пробу. Шаафы подняли крик. Толстый, обрюзглый Вильгельм, потрясая руками над головой, вопил:

- Как это можно! Такой мальчишка - и вдруг мастер! Он слишком груб для тонкой работа! Мужик!

Аносов твердо и вежливо напомнил:

- Но по договору вы взялись обучать русских? Что же вы боитесь, разве не подготовили его? В таком случае, я вынужден буду об этом сообщить в Петербург.

- Хорошо, - сдаваясь, сказал Шааф, - пусть сдает проба. Я дам срок, клинок и велю рисовать лошадь, корона. Будем глядеть, что из этого выйдет!

- Ладно, - согласился Павел Петрович. - Поглядим, что из этого выйдет.

В душе он твердо был уверен в мастерстве Бушуева; вызвав к себе Иванку, посоветовал:

- Не торопись, работай вдумчиво, сделай всё живое!

- Как же иначе, ноне у меня душа поет! - признался гравер. - На трудное дело становлюсь, Павел Петрович. Не только за себя буду отвечать, а за всё русское мастерство. Понимаю!

Бушуеву выдали саблю и назначили такой рисунок, какой пообещал Шааф.

- Сабля очень превосходный, и надо показать лютший работа! предупредил Вильгельм.

Иванка спокойно принялся за работу, а душа вся занялась пожаром. Казалось ему, что вознесли его на высокое-превысокое место, откуда виден он всему русскому народу, и сказали: "Ну, Иванушка, держись, не посрами нашего мастерства!".

Граверное дело Бушуеву родное, знакомое. Можно по-разному украсить клинок, но надо так сделать, чтобы перешагнуть иноземное искусство. Час-другой посидел молодой гравер над клинком, пристально всматриваясь в размеры синеватой холодной стали. Хорош волнистый булат! Надо и гравюру начеканить подстать драгоценному клинку!

"Кони бывают разные, - рассуждал Бушуев, - и саврасые, и буланые, и вороные, и тяжеловозы, и бегунки. Эх, Иванушка, вспомни-ка разудалую душевную русскую сказку! Где Сивка-бурка, вещая каурка? Взвейся передо мной, конь-огонь, загреми копытами, да так, чтобы под тобой облако завилось, чтоб искры посыпались..."

Стал Бушуев рисовать резвого коня на полном бегу. Вырвался из-под руки игрень-конь и устремился вперед по вороненому полю. Тонкие ноги бьют копытами, длинный хвост вьется волной. Глаза пылают, и весь скакун стремление, - но всё еще не оторвался от земли.

"Эх, мать честная, давай жару, скачи вверх под звёзды ясные, взвейся, мой конек!" - загорелся Иванка и твердым росчерком по металлу одарил коня лебедиными крыльями и сразу наметил наверху золотую звездочку. Замигала-замерцала она. У гравера дух захватило, - мчит-скачет легкий лебедь-конь по синему небу, под самыми звездами. А дальше орнамент наметился, крупный, сочный...

Закончил Иванушка тонкую гравюру, закрепил, по-своему вызолотил.

Еще много посидел он над клинком, - отполировал его, убрал щербинки, загладил и тайком Аносову показал.

Павел Петрович долго держал саблю.

- Поздравляю, Бушуев, - наконец вымолвил он. - Всё по приказу, а свое, русское показал. Завтра назначаю сдачу.

Всю ночь молодой гравер не спал, ворочался. И женка вся в огне пылала, - тревожилась за судьбу мастера.

- Ты, Иванушка, будь смелее! Коли неудача, не падай духом. Всяко бывает. Не сразу Москва забелела...

- Молчи, молчи, Иринушка! - шептал он. Хотелось ему покоя, тишины, чтобы прислушаться к своему сердцу. А оно подсказывало: "Твоя правда, Иванка!".

Наутро в украшенный цех сошлись все граверы; дедушку Бушуева, хоть и не заводский, а допустили. Немцы толпой сгрудились. От них выбрался Петер Каймер и, взяв Аносова под руку, прошептал: