Даниил был выдающимся государственным деятелем, полководцем, широко мыслящим политиком. После победы над Венгрией и Польшей он поддерживал экономические и политические связи и с Орденом и с Литвой. Располагая по крайней мере 60-тысячным войском, он рассчитывал устоять перед Золотой Ордой — от Галича до Сарая было по прямой 1750 километров, а выдвинутая Батыем за Волгу Орда воеводы Куремсы не пугала Даниила: ведь там и прежде сотни лет кочевали торки и половцы. Договаривались с половецкими ханами, найдем общий язык и с татарскими, важно выиграть время, полагал князь.
Все дело было в том — на кого работало тогда время... Понять это было далеко не всем князьям под силу. Тут нужны были не только смелость, но и мудрость.
Итак, князь Даниил с большой свитой — «со всеми воинами и людьми» — отправился в ставку Батыя.
Татары — идолопоклонники — остерегали каждого, кто входил в шатер хана, под страхом смерти не наступать на порог. Кроме того, все посещавшие Батыя проходили очищение между двух огней. «Они веруют, — сообщает Плано Карпини, — что огнем все очищается, а потому, когда к ним приходят послы, или вельможи, или какие бы то ни было лица, то и им самим и приносимым ими дарам надлежит пройти между двух огней, чтобы подвергнуться очищению, дабы они не устроили какого-нибудь отравления и не принесли яду или какого-нибудь зла». С огнем вообще следовало обходиться почтительно, поддерживать его, а лить в пламя только то, что горит: вино, масло, жир; через него нельзя шагать, плевать в него, заносить над ним нож.
Полагалось еще отвесить поклон на юг — тени покойного Чингисхана. Надобно было знать, что очистительный огонь родился при отделении неба от земли; от луча солнца родился и сам Чингисхан. По преданию, он и зачат был от солнечного луча, упавшего на лоно его матери. Этот «лев людей, небожитель» явился между монголами «по воле голубого и вечного неба» и ныне его чтили. Он «онгон» — предок, тень, символ бессмертной души всего народа. Наконец, полагалось преклонить колена перед Батыем.
Многого требовала черная вера монголов, но князь Даниил был готов ко всему. Между тем люди Ярослава Всеволодовича в Сарае надеялись, что он споткнется именно на этикете. К нему, сообщает летопись, специально приходил «Ярославль человек», крещеный половчанин Сонгур. Это мог быть слуга Святослава Ярославича, оставленного в Сарае заложником у Батыя. Когда Даниил собирался идти на прием к Батыю, Сонгур пришел и заявил: «Брат твой Ярослав кланялся кусту и тебе кланяться», но Даниил отказался от вероисповедных споров, подозревая умышленное подстрекательство суздальцев. При решении крупных государственных вопросов он имел достаточно широкий взгляд на вещи. Общение то с языческой Литвой, то с католиками приучило его к известной веротерпимости.
Даниил сделал все как надо, и ему были оказаны знаки высшего внимания: хан угощал князя кумысом, а от французского посла Рубруквиса, вскоре посетившего Батыя, мы узнаем, что пить кумыс у хана — великая честь. Правда, он же добавляет, что русские и греки избегали этого, считая, что, выпив кумыс, потеряют свою веру. Даниил так не думал.
Когда князь, «измолвя слова своя», высказал хану приветствия, Батый спросил его: «Пьеши ли черное молоко, наше питье, кобылий кумуз».
Даниил вежливо ответил: «Доселе есмь не пил, ныне же ты велишь — пью».
На это Батый сказал: «Ты уже наш, татарин, пий наше питье». Князь Даниил, «испив», поклонился.
И все-таки это было невиданное унижение. «О, злее зла честь татарская!» Даниил Романович, князь — в прошлом великий, обладавший Русской землей, Киевом, и Владимиром, и Галичем, и иными странами, «ныне седить на колену и холопом называется и дани хотять, живота на чаеть и грозы приходить», писал летописец.
Князь был признан ордынским «мирником», за что ему пришлось порядочно уплатить. Это было лишь началом зависимости от Орды: «поручена бысть земля его ему». Даниил сумел обойти хана: нет, он не стал татарином, как думал Батый, он лишь выиграл время. А вернувшись на родину, князь начал готовиться к войне за Киев, к борьбе с Ордой.
Михаил Всеволодович совсем иначе был принят Батыем. Князю претило все в кочевой ставке, включая и Батыя, который с покрытым красными пятнами лицом сидел в просторном шатре, захваченном в битве при Шайо у венгерского короля. Михаил скрепя сердце прошел между двух огней, но кланяться «на полдень Чингисхану» решительно отказался, заявив, что «охотно поклонится Батыю, но не подобает христианину кланяться изображению мертвого человека». И здесь не обошлось без «сына Ярослава»; именно он передал Михаилу, что тот будет лишен жизни, если не выполнит воли хана. Князь отказался, и тогда один из телохранителей Батыя стал бить его пяткой в живот «против сердца», пока тот не скончался. Стоявший подле воевода Федор ободрял князя, призывая к стойкости во имя веры. Потом им отрезали головы ножом. Это было загодя задуманное убийство. Позднее православная церковь причислила Михаила к лику святых, а пока что суздальский князь убрал с пути одного из главных своих соперников. Чернигов надолго утратил свое значение.
Но и участь самого Ярослава Всеволодовича была решена. ,На этот раз не в Сарае, а в Каракоруме, куда он был направлен Батыем на утверждение как великий князь Руси. По словам Плано Карпини, Ярослав Всеволодович — «знатный муж», «великий князь Руссии» — отправился ко двору Туракины с большой СВИТОЙ, НО В трудном пути его люди «в большом числе умерли», а по прибытии ко двору Ярослав не получил «никакого должного почета».
В то время выбирали нового великого хана Гуюка, и отец Александра вместе с Плано Карпини находился среди тех четырех тысяч послов, что съехались из покоренных земель. Неподалеку от ставки стояли повозки, нагруженные дорогими подарками.
Деятельный Плано Карпини побывал и внутри ограды, окружавшей великоханский шатер из дорогой белой ткани. Повидал он и трон Гуюка, «изумительно вырезанный» из слоновой кости, украшенный золотом, дорогими каменьями. Это была работа пленного русского умельца Косьмы, «бывшего золотых дел мастером у императора».
...Враждебная Батыю ханша Туракина не допустила утверждения Ярослава, как сарайского ставленника, главой Руси. Мать императора Гуюка пригласила Ярослава в свой шатер и, «как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки». Несмотря на всю грязь татарского двора, отказаться было нельзя.
Вернувшись от ханши в свой шатер, Ярослав тотчас занедужил и, спустя семь дней, умер. Лишь на десять дней пережил он своего соперника черниговского Михаила. «Все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею». Между тем на Руси и при золотоордынском дворе опасались такого исхода, и Феодосия Игоревна, посоветовавшись с Батыем, послала вдогон Ярославу гонца Угнея, чтобы предупредить мужа об опасности. Но гонец опоздал...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});