– Что вы делаете?! Что вы делаете?! – сиплым от ужаса голосом вскрикнула женщина где-то за бревнами: сквозь щели между кругляками голос легко прослушивался.
Костя остановился. «Интересно, что они делают?..» На память пришла только что виденная машина. Он вернулся к «опелю», заглянул в кузов: пусто. «Но этот трофейный дормез прикрывает проход между штабелями, а проходу – конца не видно…» Костя постоял – не в нерешительности, а как бы выясняя, нет ли поблизости кого-нибудь, кто может растолковать ему, что происходит, или, по крайней мере, высказать свои предположения на этот счет. Но кругом было тихо. И, внутренне холодея, как всегда перед дракой, он шагнул в проход.
«Сейчас тебя отоварят по первое число, – думал он, вдыхая гнилостные древесные запахи и то и дело натыкаясь в полутьме на торцы бревен. – Хоть бы заводную ручку догадался взять, чтобы… превысить меру необходимой обороны».
Но ему не пришлось обороняться. Заслышав его шаги, двое парней кошками метнулись на штабель и стремительно исчезли. А у стены желтеющих торцов, крест-накрест сложив на груди руки и сжав пальцами плечи, стояла невысокая женщина. Черт ее бледного лица нельзя было разобрать, но что-то подсказывало Косте, что он подоспел вовремя.
– Ты еще жива, моя старушка?
Ни звука, ни движения. Женщина стояла как пригвожденная и, выпучив глаза, смотрела в его сторону.
– Чего стоишь?.. Топай отсюда. Самое время.
Но она еще не пришла в себя, еще не поняла, что его можно не бояться, страх еще сковывал ее с ног до головы, и стоявший напротив смутно различимый парень пугал ее не меньше тех двоих.
– Так и будешь стоять?
– А вот?.. – Она отвернула от плеча книзу лоскут порванной кофточки. – Как я пойду?..
– Как сюда шла – ножками.
Опустив голову, она принялась старательно прилаживать лоскут, точно это было самым необходимым в ее положении.
«Ошалела», – решил Костя.
– Дома пришьешь, голова! Идем провожу.
– Не надо мне, я сама!..
– Ну, ну, сказала мама слону, ты уже большой.
Переступив с ноги на ногу, не очень уверенный, что поступает как надо, он подался правым плечом вперед и стал пробираться к выходу из лабиринта.
– Постойте! – донесся слезный вскрик.
«Соображает еще». – Костя обернулся.
Шла она так медленно и опасливо, а неотрывно направленные в сторону Кости кругло раскрытые глаза придавали ей такой настороженный вид, что, казалось, сделай он какое-нибудь резкое движение, и она завопит благам матом. Но когда где-то неподалеку громыхнуло скатившееся бревно, ее словно подбросило: она с такой скоростью метнулась вперед, что непременно упала бы, не подхвати он ее, сам при этом больно ударившись плечом о выступающий кругляк. Едва продохнув от боли, он намеревался кратко, но энергично высказаться, но… перед ним стояла совсем неподходящая для таких высказываний девица – едва перевалившая за школьный возраст и определенно не из тех, дли кого прогулки за город на ночь глядя – дело привычное. В этом он совершенно уверился, когда они выбрались на освещенную улицу.
Невысокая, с не очень ладной и уже определившейся фигурой, с густыми, копной растущими темными волосами, перехваченными у затылка черной муаровой ленточкой, она тем не менее выглядела совсем девочкой – из-за тех примет детскости в выражении лица, в его целомудренной чистоте и нежности, в растерянно раскрытых кукольно непорочных глазах, в манере говорить, что выдают обласканное, тепличное создание.
Костя был совершенно растерян этим открытием, хотя и не подавал виду, и готов был сгореть от стыда, вспоминая, как только что разговаривал с ней. Ему всегда казалось, что общение с подобного рода девушками требует каких-то особых талантов, воспитания, знания и понимания таких вещей, о которых он и слыхом не слыхал.
– Как вас туда занесло? – тоном старшего, с мягкой укоризной спросил он, переходя на «вы».
– Как!.. – нервно отозвалась она, понемногу приходя в себя. – Приехала на вокзал за билетами, а там говорят, нужно заказывать… Мы с мамой к папе собрались, понимаете? На Урал. Я учусь. На фармацевта. И у нас теперь каникулы. Вот… Я и села в такси. А они…
– Да разве это такси?
– А я знала, да? – капризно сказала она и, задержав на его лице свои несмышленые глаза, вдруг спросила: – А вы кто?
– Сыщик-любитель.
– Нет, правда?.. Как вас зовут? Меня – Далей. Далилой.
– А меня Костей. В поминание запишете?
– Что?.. Должна же я знать. Если бы не вы… Знаете, они какие! Я вас с папой познакомлю, хорошо?
– Не надо торопиться. Вот узнаем друг друга получше, тогда… Кстати, он кто, ваш папа?
– Генерал. Директор завода.
– Тем более… Еще на водку даст.
– Чудной вы!.. – Она впервые улыбнулась, впервые поглядела на него, чуть сощурив глаза, и лицо ее впервые осветилось присущим ей ладом веселости – таким неожиданным и милым, что весь остальной путь к ее дому, льстиво торопясь подтвердить свою чудаковатость, Костя лез из кожи вон, чтобы рассмешить Далю, расположить ее к себе – и не без успеха: она согласилась встретиться через две недели, но с одним условием – неподалеку от дома.
– Правда придете? – спросил Костя, высматривая в ее глазах недавнее оживление и не находя его.
– Если смогу, конечно. – Она протянула ему его кожаную куртку, в которой шла по городу, вежливо поблагодарила (за куртку, наверное) и ушла, ни разу не обернувшись.
Проводив ее глазами, а затем окинув взглядом старинный дом, затуманенные легким тюлем высокие окна квартиры на втором этаже, Костя перебросил «канадку» через плечо и вслух произнес:
– Не придет.
Он постоял, глядя под ноги, как бы прислушиваясь к чему-то в себе, и мысленно прибавил: «Он был титулярный советник, она генеральская дочь».
– Еже ли сравнить.
Но при любом сравнении тогдашняя – временная – профессия Кости никак не соответствовала ни этому, ни какому-либо другому чину в административной иерархии прошлого.
В Энске Карауш застрял нежданно-негаданно. Демобилизовавшись из авиационной части, где служил радистом, Костя приехал навестить отца, обосновавшегося в Энске после госпиталя, намеревался побыть у него недельку-другую и укатить в родную Одессу. Там его ждали благоволившие к племяннику дядья – братья умершей матери. «Мне нужно приличное место на приличной посуде дальнего плавания, – писал им Костя. – А что касается насчет моря, я думаю, не стоит морочить голову, пусть будет, какое есть».
Казалось, что могло удержать его в Энске?.. Дом, где жил отец, находился неподалеку от порта и представлял собою недостроенную тепловую электростанцию. Ее начали сооружать в конце войны, потом почему-то бросили, перегородили два просторных машинных зала деревянными стенами, выкроив таким образом два десятка комнат, и поселили там рабочих-речников. Нелепый домина этот, крепостью возвышавшийся над рекой, прозвали «Грущу», а пригород в этой стороне – «Шанхаем». Оба эти названия вызывали у Кости кривую улыбку: «Экзотика».