И вот я стою на полу, где уже тысячу лет никто не стоял.
Я не застал хозяина, но его вещи, иногда поразительно живые, обстановка, в которой он жил, и, наконец, облик дома дают представление о человеке. Оно похоже и не похоже на тот образ, что возник в моей фантазии при первом знакомстве с замком. Хорезмийские Дон-Кихот и Санчо Панса слились в одно лицо. И снова замок заставляет почувствовать характер человека.
Человек хорошо вооружен. Он держит в конюшне и рабочих лошадей и того скакуна, что понесет его в бой. Вокруг замка лежат поля. Рядом канал. Хозяин, глава большой семьи, выделившейся из общины, вместе со своими домочадцами, зависимыми от него людьми и домашними рабами обрабатывает поля, чистит арыки. В руках у него кетмень, за поясом меч. Он — «дихкан». Это слово еще не означало «крестьянин». На заре феодализма оно звучало как титул, который носили даже цари. И он царь в своих узких владениях, он никому не даст себя в обиду. Он беден, но горд и уверен в своей силе. У него, может быть, истрепанная одежда, но он полон достоинства.
Рядом, в двухстах-трехстах метрах, высятся дома других вооруженных крестьян. Эти люди живут на равнине, но по своему характеру напоминают горцев. Донжоны похожи, скажем, на башни сванов.
Он, этот вооруженный земледелец, делает историю, и в то же время он игрушка в руках ее еще не познанных сил. Он смутно подозревает, но пока не верит, что его потомки попадут в кабалу к ханам, эмирам, баям, что именно к этому приведет его неутомимая деятельность, его мечта о счастье. И уж, конечно, ни в каком сне ему не приснятся просторные поля нынешних дехкан, работающие машины, ковши экскаваторов, прокладывающих в пустыне новые каналы. И совершенно иные отношения свободных людей.
Он стал мне чем-то ближе и понятнее, когда я узнал, что планировка некоторых замков, в том числе двадцать восьмого, напоминает планировку старых узбекских и туркменских усадеб — хаули. И значит, нынешние народы Хорезма — наследники этих людей.
Хаули с их декоративными зубцами и глиняными колоннами по углам (фортификация постепенно превратилась в декорацию) уходят в прошлое, как ушла ручная мельница и большая патриархальная семья, как ушел феодализм. Но то, что в современной жизни показалось бы отжившим, устарелым, для человека VIII века было открытием, новым шагом вперед. И нельзя не уважать его за это, нельзя не ставить его выше всех богов, царей и героев древности. И стоит подымать горы земли, стоит кропотливо изучать каждую комнатку, каждую клетушку в его доме, чтобы до конца понять закономерности нового для того времени общества, чтобы воздать должное этому человеку и еще раз оглянуться на пройденный человечеством путь.
ЛЮДИ И ЛЕГЕНДЫ
Тополь
Как зелен, тополь молодой, Убор твоих ветвей!И я любуюсь чистотой И стройностью твоей.
Но горек твой весенний сок, Горька твоя кора,И горек каждый твой листок С отливом серебра.
Ты вынес холод зимних дней И бурю не однуИ даже горечью своей Приветствуешь весну.
Джуманазар
Замок, который мы раскапываем, делится коридором на две части. Двери, ведущие в комнаты. Открытый дворик. Возможно, здесь был навес — айван. VIII век нашей эры.
Усадьба, которую раскапывают в песках наши товарищи, делится коридором на две части. Двери, ведущие в помещения. Ямки от столбов. Здесь наверняка был айван. V век до нашей эры.
Колхоз имени Максима Горького. Дом шофера Джуманазара Байджанова. Длинный коридор, вымощенный кирпичом, делит его на две части. Двери, ведущие в комнаты. Стройные деревянные столбы поддерживают айван. Построено в прошлом году.
В крайней комнате на кошме, украшенной огромными цветными кругами, символами солнца, прямо под большой электрической лампочкой без абажура сидит этнограф Нина Лобачева и пьет чай из пиалы. Рядом туркменка, типичная туркменка, смуглая, худощавая, в малиновом платье, пестрых шароварах, в ушах большие серебряные серьги. Говорит по-русски, с певучими деревенскими интонациями. Зовут ее Татьяна Фроловна.
Входит Джуманазар. Большое красное лицо, прокуренные усы. Так изображают солдат-ветеранов на картинах из фронтовой жизни. На войне Джуманазар, наверное, выглядел иначе. Он ушел на фронт совсем юным. Защищал Ленинград, освобождал Украину, прошел с боями Австрию, Чехословакию, служил в Германии.
Жену вывез из Орловской области. Отпраздновали две свадьбы: там — русскую, здесь — туркменскую.
Мать и старики туркмены говорили:
«Татьяна у нас не приживется. Климат другой, язык другой, работа другая, еда другая. Одеваемся, готовим пищу, даже сидим по-другому… не как в России. Дай ей денег, домой отправь, подыщем тебе туркменку».
«Если ей не понравится, отправлю, — отвечал Джуманазар. — Но она не для того сюда приехала».
Татьяна стала туркменской женщиной.
— Я только не разрешил ей, как у нас делают, все эти платки на голову наматывать. Во-первых, голове тяжело; во-вторых, старый обычай, скоро отомрет. Она просила, я не разрешил.
После этого Джуманазар мог изобразить послушного сына.
«Хорошо, — сказал он матери. — Ищи туркменку. Согласен».
«Если серьезно говоришь, уходи из дому! — рассердилась мать. — Татьяна останется со мной».
— Никак не удается навестить родителей Татьяны. Она соскучилась. Я соскучился. Как-то собрались в Орловскую область. Вдруг письмо: «Дорога дальняя, трудная. Пусть малыш подрастет. Тогда и приезжайте». Малыш подрос, другой, понимаешь, родился. Другой подрос, третий родился. В общем шесть детей стало. Вот подрастет маленькая, обязательно поедем.
Я видел этих скуластых ребят. Четверо весело поливали двор, старшая дочь баюкала младшую. У каждого из них два имени — русское и туркменское. Отец, обращаясь к ним, называет русские имена, а мать — туркменские.
На войне Джуманазар был разведчиком. Однажды в дни ленинградской блокады его часть переправилась через Неву, чтобы отвлечь немцев от другого участка фронта.
— Мы должны были пострелять, пошуметь и вернуться. А у меня под конец пулемет испортился. Стал я его чинить, забылся, не заметил, как все кругом затихло. Починил, огляделся, немецкие голоса слышу. Я себе под деревом яму вырыл, немецким одеялом укрылся, лежим с собакой (со мной собака была, разведчица), не дышим. Вдруг какой-то человек появился. «Ты наш?» — спрашивает меня. Хуже, чем я, по-русски говорит. Отвечаю: «Я-то наш. А ты чей?» — «Я из Дагестана». — «А я из Туркмении». — «Ну, тогда поплыли».