Читать интересную книгу Мушкетер - Даниэль Клугер

Брасье растерянно огляделся по сторонам. По лицам остальных он понял, что все они поддерживают позицию Атоса.

– Боже мой, – пробормотал он, – у меня и в мыслях не было вас оскорбить, Портос! Я просто высказал самое нелепое из возможных объяснений, думая просто повеселить вас! Право же, Портос, вы всегда выглядите по субботам таким озабоченным…

– Хорошо, – сказал Атос прежним ровным тоном. – Будем считать это обычным недоразумением. – Он повернулся ко мне. – Вы согласны, Портос?

– Согласен, – хмуро ответил я, сдвигая перевязь. – Но, мне кажется, будет правильно, если господин де Брасье, в знак примирения, угостит всех присутствующих хорошим вином.

Именно таких слов от меня ждали все и потому дружно поддержали мое предложение, а бедняга де Брасье поспешил заказать десяток бутылок, после чего атмосфера разрядилась. Брасье более всех радовался бескровному разрешению конфликта. Я же решил, что впредь буду осторожнее и осмотрительнее.

Так завершился этот неприятный инцидент, но вскоре произошло менее бурное, но куда более значительное событие. С некоторых пор я обратил внимание на изменившееся ко мне отношение Рашели. Произошло то, чего я опасался. Юная дочь Исаака Лакедема влюбилась в меня, а мои регулярные визиты расценивала как проявление ответного чувства. Впрочем, я был готов к этому.

Не ожидал же я того, что со мной тоже приключится нечто подобное. Чем больше мы общались, тем больше я обращал внимание на то, что ранее не замечал. Так, например, я вдруг понял, что, хотя черты лица Рашели далеки от совершенства (или оттого, что казалось мне совершенством совсем недавно), внешность ее чрезвычайно привлекательна. Просто привлекательность эта была неброской, неяркой. Но тем сильнее она проявлялась при более или менее частом общении с девушкой. Блеск ее глубоких черных глаз, взмах длинных ресниц заставляли меня терять нить разговора. Случайные (а возможно, и нет) прикосновения нежных узких рук вызывали учащенное сердцебиение. Особенный звук ее голоса заставлял меня совершенно неуместно краснеть, подобно мальчишке, – это мне-то, самого себя считавшего опытным и зрелым мужчиной. Когда же Рашель покидала нас в сопровождении матери, мне стоило большого труда не нарушить правил вежливого обращения и не следить за нею взглядом до тех пор, пока ее статная фигурка не скроется за дверью.

Словом, я влюбился – вопреки собственным планам, вопреки здравому смыслу, вопреки желанию. Когда я наконец понял это, то вспомнил слова Атоса. При нашей встрече, которая случилась после моего знакомства с семейством Лакедем – душ Барруш, он немедленно определил меня влюбленным. И хотя ничего подобного я тогда не чувствовал, сейчас мне казалось, что мой друг еще три месяца назад уловил то, о чем я сам и не подозревал. Чем больше я думал, тем больше укреплялся в уверенности, что полюбил юную Рашель Лакедем с первой же встречи.

Думаю, чувства наши очень скоро перестали быть секретом для супругов Лакедем – может быть, даже быстрее, чем для нас самих. Не могу сказать, что г-н Лакедем нас поощрял. Правда, он ни разу не выразил неудовольствия по поводу пылких взглядов, которыми мы обменивались с Рашелью во время субботних обедов. Тем не менее меня не оставляло ощущение, что Исаак Лакедем относится к происходящему без особого восторга. Это проявлялось по-разному. Например, когда я однажды просил его разрешить нам с Рашелью вечернюю прогулку, то он отказал мне – мягко, но непреклонно.

– Дорогой Портос, – сказал он, – я отношусь к вам как к сыну, которого у меня, к сожалению, нет. Вы для нас – член семьи, которого мы любим и которому желаем счастья. Но подумайте сами: что будет, если мою дочь увидят в обществе королевского гвардейца? Наши знакомые сочтут, что она пренебрегает нормами приличия, ваши же – что вы нашли даму, недостойную вас.

– Что вы говорите, господин Лакедем! – растерянно воскликнул я. – Как можно считать, что ваша дочь недостойна кого бы то ни было!

– Вы забываете, уважаемый Портос, – возразил он, – что для окружающих вы – французский дворянин, близкий ко двору его величества. А Рашель Лакедем – всего лишь дочь еврея-ростовщика. Мало того что ее сочтут недостойной – вас, скорее всего, обвинят в том, что вы позарились на деньги ее отца. Словом, – сказал он холодно, – ваша прогулка окажется оскорбительной и для нее, и для вас. Оставим этот разговор.

Его слова были жестоки, но справедливы. Именно так и рассуждали бы мои знакомые, если б увидели меня с Рашелью.

По счастью, этот короткий разговор произошел в отсутствие девушки. Присутствовавшая же при нем г-жа Лакедем расстроилась не меньше моего. В отличие от мужа, она куда благосклоннее относилась к нашему сближению, но боялась возражать ростовщику. Попрощавшись с ними, я, понурив голову, вышел из гостеприимного дома. Но, не пройдя и нескольких шагов в сгущавшихся сумерках, я увидел знакомую фигурку в темном платье и чепце испанского покроя с вуалью, скрывавшей лицо.

– Рашель… – пробормотал я, останавливаясь. Девушка быстро подошла ко мне и взяла меня под руку.

– Пойдемте, – сказала она.

Мы двинулись прочь от ее дома. Я чувствовал себя неловко, все еще переживая недавний разговор с ее отцом. Выходило, что я, получив однозначный запрет на прогулку, немедленно же его нарушил.

– Я слышала, что сказал вам мой отец, – сказала она. Вуаль чуть приглушала звук ее мелодичного голоса. – Он прав, дорогой Портос. Нам не следует вместе появляться на людях. Потому я и решилась на эту прогулку – короткую прогулку, – что она окажется единственной. Не расстраивайтесь, в конце концов мы будем по-прежнему видеться у нас дома, за субботним столом.

Дойдя до угла, мы остановились.

– Рашель, – сказал я негромко, – я люблю вас.

Это было неожиданно для меня самого. От собственных слов у меня захватило дух так же, как в детстве, когда я прыгал с крутого берега в зеленую волну Вера.

Рашель убрала руку и подняла вуаль. На ее лице я не увидел радости, а в глазах блеснули слезы.

– Я тоже люблю вас, Портос, – прошептала она еле слышно. – Но у нас нет будущего. Даже такая малость, как вечерняя прогулка, для нас невозможна. Мы должны смириться. В конце концов, многие лишены и той радости, которой Господь одарил нас. Оставайтесь же для меня милым братом, а я для вас буду верной и любящей сестрой. Кто знает, – добавила она с робкой надеждой, – может быть, все изменится…

Девушка коснулась моего запястья и тут же отдернула руку, словно испугавшись этого движения. Быстро поднявшись по ступеням крыльца, она скрылась в доме. Я же остался стоять посреди улицы, пытаясь заставить сердце биться ровно.

Мне это удалось не сразу. К естественному чувству разочарования примешивался еще и стыд. Конечно, слова Рашели о том, что у наших отношений нет будущего, были справедливы. Но не только и не столько по причине, которую назвал ростовщик и подразумевала его дочь. Причина таилась во мне самом, вернее, в той жизни, к которой, до недавнего времени, стремился я. И продолжал добиваться, несмотря на появлявшиеся сомнения.

Вырвавшиеся слова о любви именно вырвались, они прозвучали, по сути, против моей воли, вызванные естественным порывом. И я тут же пожалел о них. Избрав военную карьеру, мечтая о подвигах и чинах, о славе и положении, я отдавал себе отчет в том, что его величеству не нужны солдаты, обремененные семьей и в походе больше думающие о домашних делах, нежели о смерти во имя своего короля. Отказаться же от честолюбивых стремлений, пусть даже во имя любви, – возможно, я еще не был готов к столь решительному повороту в судьбе.

Потому тяжесть на сердце, появившаяся после разговора с г-ном Лакедемом, сопровождалась и некоторым облегчением, которого я сам стыдился. Казалось, сама судьба не давала нам преодолеть ту преграду, к которой подталкивали нас наши чувства. Не знаю, насколько тяжело было для Рашели отказаться от любви ко мне. Я же решил смириться с той ролью, которая отныне стала для меня единственной в этом доме, – ролью доброго и заботливого старшего брата. Наверное, у меня это получалось не очень ловко. Но я должен был продолжать посещать семейство Лакедем. И двигала мною не только любовь к Рашели, продолжавшая заполнять мое сердце, но и долг перед погибшим отцом.

Однако проходили суббота за субботой, я постепенно сжился с новой своей ролью настолько, что прежняя влюбленность действительно сменилась желанием заботиться о юной г-же Лакедем и защищать ее от опасностей, с которыми могла столкнуться семнадцатилетняя девушка. Мы начали нарушать запрет Исаака Лакедема на совместные прогулки. И – удивительное дело! – пока отношения между нами были отношениями, продиктованными пылкой влюбленностью, такие нарушения казались нам немыслимыми. Теперь же, когда мы (я, во всяком случае) просто чувствовали себя хоть и дальними, но родственниками, – прогулки стали восприниматься вполне естественными. Странно – ведь случайные свидетели по-прежнему могли принять нас за влюбленных или даже за жениха и невесту, и все, о чем предупреждал ростовщик, непременно проявилось бы. Но появившаяся внутренняя безмятежность теперь словно делала эти опасения малосущественными. Рашель во время таких прогулок делилась со мною своими маленькими тайнами, в основном касавшимися ее подруг, я же по возможности старался ей давать советы, которые, следует признать, редко оказывались полезными.