нем роль сломленного человека, который ищет только одного: отмщения. А я — бармен, который станет его наперсником.
Пакс несколько смущен своим преувеличением и быстро добавляет:
— Роль маленькая, но мы сразу почувствовали симпатию друг к другу.
Все так шатко — вся конструкция может рухнуть от одного неверного слова.
— Мэтью научил меня одной ценной вещи, — продолжает Пакс. — Он посоветовал не заглушать в себе ярость. «Ярость — такая штука, которая заставляет действовать», он понял это на съемках «Далласского клуба». Из такой ярости вырос Рон Вудруф.
Он слегка приукрашивает факты: Макконахи поделился этой мыслью не с ним, а с читателями журнала «Телеграф» — в интервью по случаю премьеры. Пакс на самом деле пытается не преувеличить свою роль, а найти подход к юноше. Накануне он проработал сотню ссылок, цитат, реплик актера, пересмотрел «Далласский клуб»… И сотни раз испытывал потрясение, потому что за кадром всегда стоял образ Алексиса. Вот Вудруф узнает, что жизнь загублена, вот он приставляет к виску револьвер, чтобы со всем покончить, и все же решает бороться — и жизнь обретает новый смысл.
Алексис невероятно умен. Он понимает, что намек адресован ему. Когда мать сказала ему про Пакса, он тоже стал вспоминать фильм. Он смотрел на плакат, по-прежнему прикрепленный скотчем к стене, где Макконахи как будто держит пальцами маленькую фразу: «Dare to live».[6] Вдруг мелькнула мысль, что фильм мог бы дать ему энергию двигаться вперед, — и, может быть, не зря он выбрал именно этот плакат четыре года назад: уже тогда его вела какая-то оберегающая сила, предупреждая трагедию.
Оберегающая сила? Он вспомнил: почему я, почему я, почему я? И отодвинул от себя эту мысль.
Но вот Мэтью Макконахи пришел в его жизнь вместе с Паксом Монье и говорит ему про ярость, совсем не похожую на ту, что снедает его, — про ярость созидательную, про одержимость, про яростное желание жить.
Эми накрыла к чаю на низком столике. Пакс рад присесть и сменить тему, он искоса поглядывает на юношу, которого он… которого не… которого мог бы…
Вот чего он не мог предвидеть: встречи с реальностью. Если вытянуть руку, он коснется его кожи, тела, которое вынесло столько мучений и продолжает испытывать боль, тела заторможенного, скованного в движениях. Ему вдруг хочется броситься ему в ноги, просить прощения за то, что тогда оставил его одного. Но это невозможно.
Он пьет чай маленькими глотками, ложка подрагивает в чашке, — почему он не вытащил ее на блюдце? Он вдыхает идущие от чая запахи жареного риса и не смотрит ни на мать, ни на сына, настолько ему страшно выдать себя.
— Мэтью советует не подавлять свои страхи, а выпускать их наружу, — опять начинает он. — Мэтью считает, что именно так их можно преодолеть.
— Вам тоже бывает страшно? — спрашивает Алексис. — Но чего вы боитесь?
— Трудно объяснить, — отвечает Пакс.
Он вздыхает, лицо хмурится.
— Трудно признаться. Может быть, у меня вообще нет шансов одолеть свои страхи.
Эми в замешательстве. Как он может сидеть и говорить про себя? Она рассчитывала, что Пакс отвлечет сына от тревоги, а он еще добавляет ему своей. Она вспоминает, как ему стало нехорошо перед последним занятием. Потом вспоминает их первую встречу и ту надломленность, которую она в нем заметила и которая сблизила их тогда, но сегодня внушает беспокойство. Она берет инициативу на себя.
— Ты ведь имеешь в виду страх профессиональный, да, Пакс? Страх выйти на сцену, встать перед камерой или встретиться со зрителем?
Как она далека от истины.
— Это я понимаю, — вырывается у Алексиса. — Нужно мужество, чтобы стать другим.
Каждое слово, звучащее в этой комнате, словно нагружено десятком смыслов, словно десять стрел попадают точно в цель. Повисает тишина. Паксу хочется как-то повернуть тему, разрядить обстановку. Ему надо выйти. Он встает, просит Эми показать ему, где туалет. Закрывая дверь, он замечает афиши: роскошная Гилда Текстер и роскошная Соня Шимизу, летящие на красных «Хондах». Эти два изображения действуют на него почти оглушающе, и откликом всплывает другое воспоминание — в «Далласском клубе покупателей» у Рона Вудруфа на стене висел календарь за февраль 1985 года, и там тоже была девушка на мотоцикле!
К моменту возвращения в гостиную тема для разговора найдена.
— Похоже, у вас в семье есть мотоциклисты?
— Дедушка с бабушкой держали целый магазин, — отвечает Алексис. — На той фотографии, где девушка с темными волосами, как раз моя бабушка Соня. А свою 750-ю «Хонду» она подарила мне на восемнадцатилетие.
Отца он не упоминает, хотя именно он в свое время повесил эти постеры на стену. Зато теперь ездит на электромобиле.
— О-о-о. Прекрасный подарок, лучше не придумаешь.
— Был прекрасным, — парирует юноша. — Ну, или мог бы стать.
Алексис хватает со стола футляр, достает из него очки-авиаторы с затемненными стеклами, надевает на нос. Они ему слишком велики, сильнее подчеркивают худобу и заострившиеся скулы.
«Точно, — думает Пакс. — Это же Мэтью: не хватает только техасской шляпы».
— У Алексиса нет водительских прав, — опять вступает Эми. — Планировали, что он пойдет получать их сразу после экзаменов…
Сын перебивает:
— А в результате ни экзаменов, ни прав. «Хонда» тихо ржавеет в своем гараже. Почти как ее хозяин.
Пакс не реагирует на горечь этих слов. Сейчас он слушает только свою интуицию, главное — найти точку соприкосновения с юношей.
— Если колеса приличные, то ничего с ними не стало. Конечно, прежде чем заводить мотор, надо сначала залить по новой все жидкости. Бензин, антифриз, масло. При необходимости — сменить масляный фильтр, проверить свечи, аккумулятор, тормозные колодки, тормозную жидкость. И промыть воздушный фильтр. «Хонда-750» стоит того, чтобы о ней заботились как следует.
Эми смотрит на него в изумлении. Комментарии Пакса переносят ее в прошлое, в авторемонтную мастерскую, которая так притягивала ее бывшего мужа… С каким возбуждением он рассматривал последние модели, полученные родителями, как Алексис визжал от счастья, сидя на крепких коленях Сони… Эми боялась, что он свалится с мотоцикла, сломает себе что-нибудь, сердилась на мать, а та лишь смеялась и говорила, что за сорок лет