Читать интересную книгу Каспар, Мельхиор и Бальтазар - Мишель Турнье

Ни о чем не подозревающий Антипатр вернулся в Иерусалим, куда успел прибыть и я. Осыпая меня поцелуями, он стал рассказывать, как удачно закончился процесс Силлая, который был уличен и осужден. Но я оттолкнул сына, объявив ему о смерти его дяди и о том, что заговор раскрыт. Антипатр упал к моим ногам, уверяя, что ни в чем не виновен. Я приказал отвести его в тюрьму. А потом, как обычно от горького сознания, что мои близкие меня предали, я тяжело заболел. Не знаю, сколько времени пребывал я в полном упадке духа. Я был не в силах интересоваться результатами расследования, которое по моей просьбе вел Квинтилий Вар, наместник Сирии. Однажды мне принесли корзину с фруктами. Но мое внимание привлек лишь один предмет — серебряный нож, который служит для разрезания плодов манго и для того, чтобы чистить ананасы. Я повертел его в руках, любуясь тонким лезвием, ручкой удобной формы, гармоничным соотношением этих двух частей. Прекрасное изделие, благородное, изящное, соответствующее своему назначению. Какому назначению? Чистить яблоки? Полноте! Скорее уж — помочь отчаявшемуся царю свести счеты с жизнью. И я вонзил лезвие в грудь с левой стороны. Брызнула кровь. Я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то увидел прежде всего склоненное надо мной лицо моего двоюродного, брата Ахава. Я понял, что промахнулся, что самоубийство мне не удалось. Но и мое кратковременное отсутствие имело опустошительные последствия. Сидя в тюрьме, Антипатр пытался подкупить своих стражников, суля им свое будущее покровительство. Он говорил, что, пока я жив, по моему приказу скатится еще не одна голова. Первой скатилась голова Антипатра, моего старшего сына, которому я предназначал корону.

Случилось это накануне вашего прибытия. Я лишился наследника, и тут мне как раз сообщили, что ко мне в гости прибыл торжественный и необычный караван. Само по себе это было не столь уж важно, но мой некромант Менахем обратил мое внимание на новую причудливую звезду, бороздящую наше небо, ту самую звезду, что привела сюда вас — тебя, Каспар, и тебя, Бальтазар. Каспар узнал в ней золотоволосую головку своей белокожей финикийской рабыни, а Бальтазар — Бабочку-Знаменосца своего детства. Примиритесь же с тем, что и я придам этой звезде черты, близкие мне. Сказка, которую нам рассказал Сангали, весьма поучительна. В моих глазах бродячая звезда может быть только белой птицей, несущей золотые яйца, той самой, за которой гнался царь Навунасар, тосковавший о наследнике. Старый царь иудеев умирает. Он мертв. Народился маленький царь Иудеи. Да здравствует наш маленький царь!

Слушайте меня, Каспар, Мельхиор и Бальтазар! Я назначаю вас троих полномочными послами Иудеи. Я слишком слаб и хил, чтобы пуститься вслед за жар-птицей, которой ведома тайна — кто станет моим наследником. Я не в силах совершить такое путешествие, даже на носилках. Менахем напомнил мне пророчество Михея, который объявил, что Спаситель иудейского народа появится на свет в Вифлееме, родине царя Давида.

Ступайте же! Узнайте, кто этот Наследник и где Он в точности родился. От моего имени повергнитесь перед ним ниц. А потом возвращайтесь ко мне и доложите обо всем. Главное — обязательно вернитесь сюда.

Старый царь умолк и закрыл лицо ладонями. Когда он отнял руки, его лицо искажала безобразная гримаса.

— Но слышите! Не вздумайте меня обмануть! Полагаю, вы поняли, зачем я нынче вечером поведал вам некоторые страницы моей жизни. Да, верно, я привык быть обманутым, меня обманывали всегда. Но теперь вы знаете: когда меня предают, я караю, караю страшно, быстро, безжалостно. Приказываю вам… нет, молю вас, заклинаю: сделайте так, чтобы хоть раз, хоть один-единственный раз, на пороге смерти, я не был обманут. Подайте мне эту последнюю милостыню, поступите со мной искренне и честно, и тогда я перейду в другой мир с сердцем, в котором будет место не одному только отчаянию.

И они двинулись в путь. Они спускаются в глубокую долину Тихона, а потом взбираются по обрывистым кручам Горы Соблазна. По дороге они поклонились праху Рахили. Они идут, ведомые звездой, которая щетинится лучистыми иглами в ледяном воздухе. Они идут вперед звездным путем, и у каждого своя тайна и своя поступь. Одного из них баюкает спокойная иноходь его верблюда, и в темном небе он видит только одно — лицо и волосы любимой женщины. Другой впечатывает в песок диагональный след идущей рысью лошади — он видит на горизонте только трепетанье крыльев огромного сверкающего насекомого. Третий идет пешком — он все потерял и мечтает о небывалом небесном царстве. И в ушах всех троих еще отдается история, пронизанная воплями и ужасами, — история, что рассказал великий царь Ирод, это его история, история счастливого царствования, при котором процвела страна и которое благословляет мелкий люд — крестьяне и ремесленники.

«Так, значит, это и есть власть? — спрашивает себя Мельхиор. — Неужели стать великим властителем, чье имя навсегда будет вписано в историю, можно только такой ценой — ценой смрадного месива пыток и кровосмешений?»

«Так, значит, это и есть любовь? — думает Каспар. — Ирод любил в своей жизни одну-единственную женщину — Мариамну, любил всепоглощающей, благородной, нерушимой, но, увы, безответной любовью. И оттого что Мариамна была из рода асмонеев, а Ирод — идумеец, удары судьбы непрестанно поражали эту проклятую чету, жестокие удары судьбы, упорно повторявшиеся в каждом поколении их потомков». И чернокожий Каспар, содрогаясь, измеряет глубину грозной бездны, которая отделяет его от белокурой финикиянки Бильтины.

«Так, значит, это и есть любовь к искусству?» — вопрошает себя Бальтазар, устремив взор на небесную Бабочку, взмахивающую огненными крыльями. В его мыслях смешиваются два мятежа — мятеж в Ниппуре, уничтоживший его Бальтазареум, и иерусалимский мятеж, истребивший золотого орла, который украшал Храм. Но если Ирод ответил мятежникам на свой обычный лад — резней, он, Бальтазар, смирился. Он не отомстил за Бальтазареум, не отстроил его заново. Потому что старого царя Ниппура снедают сомнения. Если вся религиозная традиция осуждает красоту греческих статуй, римской живописи, пунических мозаик и этрусских миниатюр, может, в них и в самом деле таится некое проклятье? Он думает о своем юном друге Ассуре-вавилонянине, который ищет способ прославить своим искусством скромную повседневность человеческой жизни. Но как можно прославить то, чему самой природой предназначено быть ничтожным и мимолетным?

И все трое, каждый на свой лад, пытаются представить себе маленького царя Иудеи, к которому их послал Ирод по следу своей белой птицы. Но в мыслях их царит смятение, потому что этот Наследник Царства сочетает в себе несовместимые свойства: величие и малость, могущество и невинность, изобилие и бедность.

Надо идти. Идти, чтобы увидеть. Открыть глаза и сердце незнакомым истинам, внять неслыханным дотоле словам. Они идут, в умиленном ликованье предчувствуя, что путь их ведет к началу новой эры.

Осел и вол

Вол

Осел — поэт, литератор, пустомеля. А вол болтать не любит. Он пережевывает свою жвачку, он созерцатель, молчальник. Он болтать не любит, но это не мешает ему думать. Он размышляет и вспоминает. В его голове, тяжелой и массивной, как скала, теснятся воспоминания стародавних времен. Самое почтенное связано с Древним Египтом. Это воспоминание о Быке Аписе. Апис рожден от девственницы телки, оплодотворенной ударом грома. Во лбу у него — серп месяца, а на спине — гриф. Под языком у Аписа прячется скарабей. Аписа вскармливают в храме. Может ли после этого удивить вола, что в хлеву девушка родила от Святого Духа маленького Бога?

Вол вспоминает. Он видит себя молодым теленком. Украшенный гроздьями винограда, он выступает в середине шествия в день Праздника Урожая в честь богини Кибелы, а за ним следуют юные сборщицы винограда и старые Силены, пузатые и краснолицые.

Вол вспоминает. Черную осеннюю вспашку. Неторопливый труд вспоротой лемехом земли. Напарника по работе, тянущего то же ярмо. Теплое дымящееся стойло.

Он грезит о корове. Прежде всего как об образцовой матери. О ее мягком животе. О том, как ласково тычется голова теленка в этот живой и щедрый рог изобилия. Как из гроздьев розовых сосцов брызжет молоко.

Он знает, что все это и есть он, вол, и долг его надежной, несокрушимой громады — неусыпно охранять роженицу Деву и появившегося на свет Младенца.

Слово осла

Пусть не смущает вас моя белая шкура, говорит осел. Когда-то я был черен как смоль, и только на лбу у меня белела звезда, знак моего предназначенья. Звезда и сегодня там, где была, но только никто ее не видит, потому что моя шерсть поседела. Так звезды ночного неба исчезают в бледном свете зари. Годы окрасили всего меня в цвет звезды, украшавшей мой лоб, и в этом я тоже вижу знак, бесспорную примету особой благодати.