— Дьявол! — тихо выругался он. — Всё, не успел, теперь придется гнаться за ними.
Убедившись, что он остался один, Лаврентий вышел из-за колонны и, прячась за кустами подъездной аллеи, прошел к своему коню, привязанному под большим дубом за воротами. Он поскакал за каретами, держась на отдаленном расстоянии, но не упуская их из виду. На почтовой станции, где графиня заменила своих лошадей на ямских, он, проследив за путницами, сразу после их отправления подъехал к почтовой избе.
— Я хочу продать своего коня и уехать на почтовых лошадях, — объяснил он смотрителю.
— Мы, барин, лошадей не имеем права покупать, но вот купец Дмитриев берет лошадей у проезжающих, если хотите, я пошлю за ним сына, — предложил жуликоватый смотритель, увидевший в окно донского жеребца Лаврентия. Он сразу смекнул, что на сделке можно заработать до десяти рублей.
— Некогда мне ждать, купи коня сам, а потом купцу перепродашь за хорошие деньги. Сколько дашь?
Лаврентий торопился, да и торговаться из-за десяти рублей, имея в кармане шесть тысяч, он считал лишним.
— Да у меня, барин, всего пять рублей есть, больше нет, — заныл смотритель.
— Хорошо, давай пять рублей и самую быструю тройку, да карету приличную, — велел Лаврентий.
— Конечно, сей секунд. Не изволите ли пока чайку? — засуетился смотритель, отсчитывая Лаврентию пять рублей.
Пока он бегал отдавать приказания, Островский быстро перелистал книгу с записями подорожных, последняя запись сообщила ему, что графиня Апраксина следовала до Москвы.
Лаврентий объявил смотрителю, что зовут его Феофан Сидихин и следует он в Москву. Через двадцать минут тройка была готова, а еще через час Лаврентий пересек границу южной российской губернии, на которую возлагал столько надежд и где потерпел такое страшное фиаско.
До Москвы путешественницы добрались за десять дней, но женщины не устали, поскольку графиня решила останавливаться не на постоялых дворах, а в гостиницах.
— Нам спешить некуда, — рассуждала она, — теперь зима, ночевать в холодных почтовых избах мы не будем.
Действительно, на третий день путешествия девушки увидели из окна первый снег, который вперемежку с каплями холодного ноябрьского дождя кружился за окошком кареты. В Калужской губернии снег уже лежал сплошным ковром на убранных полях, а в день, когда они приблизились к Москве, ударил мороз. Женщины все закутались в шубы и пуховые платки, предусмотрительно приготовленные графиней Апраксиной в дорогу, а в карете достали из-под сиденья маленькую дорожную жаровню и на последней станции засыпали в нее горячие уголья.
— Потерпите, милые, скоро будем дома, — обещала Евдокия Михайловна.
Графиня понимала, что все очень устали, и хотела отдохнуть в Москве несколько дней, но боялась, что преступник, от которого они бежали, нагонит их, и тогда девочки снова будут в опасности. Все последние дни старая женщина обдумывала несколько планов действия, но все они ей не нравились. Ей уже не казалась удачной идея поехать в Санкт-Петербург, где придется выезжать, и они сразу окажутся на виду. Можно было уехать в одно из имений, но там соседи сразу приедут с визитами, и в уезде тотчас пойдут разговоры о появлении молодых княжон.
Графине все больше хотелось остаться в Москве, в надежде, что все дворянство покинуло ее перед пожаром и пока не многие возвратились, поэтому никому не покажется странным, если они будут жить затворницами. Когда Апраксина искала Елену, она уже выяснила, что, хотя доходные дома Алексея в Охотном ряду сгорели, его дом на Покровке был только разграблен, но не пострадал от огня. Но там останавливаться тоже было рискованно: особняк был такой большой и знаменитый, что найти его злоумышленнику было бы довольно просто. Нужно было переждать хотя бы несколько месяцев, а там и Алексей должен был вернуться, ведь война уже заканчивалась. Он точно сможет защитить сестер. Они уже потеряли Елену. Графиня чувствовала, что если с кем-нибудь из младших случится беда — это будет ее вина. На глаза старой женщины навернулись слезы. Долли заметила это и тихо сжала руку тетушки. Лиза и Даша Морозова дремали, и она наклонилась к уху графини.
— Тетушка, что вас так печалит? Вы уже несколько дней о чем-то мучительно думаете.
— Милая, мне кажется, что план поездки в Санкт-Петербург не очень нам подходит. Там мы будем слишком на виду, а я до возвращения вашего брата этого не хотела бы. В имения тоже ехать страшно — там все соседи сразу разнесут весть о нашем приезде, нас даже не придется искать, а можно будет просто задать вопрос на рынке в уездном городе, и все с готовностью расскажут, как доехать до нашего имения. Лучше всего, как мне кажется, остаться в Москве, в этом году еще мало кто вернулся в город после пожара. Но дом Черкасских слишком знаменит, его легко найти.
— Тетушка, не расстраивайтесь, — успокоила старую женщину Долли, — давайте поедем в Марфино, все равно ямских лошадей легко проследить, и, если Островский нас преследует, он будет расспрашивать ямщиков. Остановимся в своем имении, а потом снимем где-нибудь дом и тихо переедем.
— Ты — умница, моя дорогая, — воскликнула обрадованная графиня, — не нужно нам ничего снимать, мой дом в Колпачном переулке тоже уцелел во время пожара, три месяца назад я заезжала туда. Дворецкий Фрол не подвел меня — хотя слуг в доме было мало, они смогли отбиться от огня. Я ведь как в Ратманово уехала пять лет назад, так дом закрыла и почти всех дворовых в подмосковное Захарово отправила. Всё же во время пожара Фрол с оставшимися дворовыми спасли и большой дом, и все хозяйственные постройки, а вот усадьба Лопухиных по соседству полностью выгорела.
— Тетушка, а мебель в доме осталась? — спросила практичная Долли, которой понравился вариант, предложенный теткой.
— Я, когда дом закрывала, так и мебель в Захарово отправила. Решила, что так сохраннее будет. Правильно я тогда сделала. Мое Захарово ближе к Ярославлю, чем к Москве, туда французы не дошли. Сразу по приезде я отправлю управляющего Ивана Ильича в Захарово, чтобы он привез мебель и набрал слуг в мой московский дом, а как всё будет готово, тихо переедем туда.
— Да, наверное, так будет лучше всего, — согласилась Долли и, увидев, что тетушка улыбается, успокоилась.
В Марфино они приехали уже затемно. Сестры прилипли к окошкам кареты, жадно вглядываясь в темноту — ведь впереди был дом их детства, здесь на тихом кладбище возле церкви лежали их родители. Наконец, впереди засияли огни величественного дома, отражающиеся в черной воде большого квадратного пруда, и Долли вновь почувствовала себя маленькой, словно ей опять десять лет и только сегодня батюшка подарил ей Лиса. Она посмотрела на сестру и увидела в глазах Лизы слезы.