Между тем воздух словно бы сгустился, и от этого цвета стали ярче. Высоко-высоко над головами, нарушая все мыслимые законы перспективы, возникла и стала медленно опускаться дисковая платформа, на которой спокойно и величаво застыла фигура человека. Эффект был поразительный! Человек, его одежда, лицо – суровое, умудренное опытом, бесконечно доброе, – лицо мудреца! отца! патриарха! – все было видно так ясно, как будто золотой диск, на котором стоял Император, был совсем рядом.
Зрелище завораживало, притягивало; чем ближе (наискосок, через весь зал) опускалась платформа, тем больше вырастал Правитель. Правитель, Император, Бог! Отец всех людей! Он становился все больше и больше, но когда диск, звякнув, улегся на отмеченное красочной линией место, оказалось, что рост Бога-Императора под стать залу. Метров тридцать-тридцать пять, определил я. Вдруг огромные губы шевельнулись. Я ожидал громогласных звуков, но ощущение было такое, словно говорил человек, находящийся не более чем в метре.
Я не разобрал слов Бога, но закричал вместе со всеми: напряженные шеи, восторженно выкатившиеся глаза! И где-то совсем глубоко шевельну лось сомнение… странное несоответствие: всеобщий запал воодушевления, визжащая от радости Марго, вопли революционера-мужа, потрясающий вскинутой рукой Илья!..
Внезапно наступила тишина. Бог-Император улыбнулся, глаза его ярко засияли, и я погрузился в отеческую ауру, удостоился личной беседы с Богом-Правителем!
– Очень рад тебя видеть! – сказал Бог-Император совсем рядом, благородный лоб, морщины, избороздившие чело, умудренные долгой жизнью глаза – величественный! Отец народов! Владыка Империи! – Рад побеседовать с тобой!
11
СИЯТЕЛЬНЫЙ ПРЕМЬЕР-МИНИСТР
– Рад побеседовать с тобой. Я вижу, ты огорчен. Могу сказать только одно: если любишь – борись. В жизни вообще очень мало хорошего, да и ценность что-либо приобретает только после борьбы. Ты дышишь, а не ценишь, а попробуй лиши тебя воздуха! Ты был близок с Леной и не ценил, вот сейчас готов идти за ней на край света.
– Но почему?..
– Я не мог иначе. Придет время, ты поймешь и еще с тоской будешь вспоминать дни, когда мог дышать свободно…
– Я не понимаю…
– Еще поймешь. И возблагодаришь. А пока благословляю тебя на подвиг.
– Я пришел сюда ради Николая.
– Я знаю. А вот можешь ли ты знать, где найдешь, а где потеряешь? Иди навстречу судьбе. Прощай.
Император величественно удалился. Я вижу, многие вокруг еще продолжают беседу… сами с собой? с Богом? Все, каждый в зале восторженно шепчут что-то, неслышное другим…
– Уф! – отдуваясь, проговорил рядом Илья. – Сколько раз уже, а все никак не привыкну. Господь обещал уладить мои проблемы с оставляемой должностью. Я, честно говоря, беспокоился. А ты о чем с ним говорил? Впрочем, молчу, тайна исповеди…
Однако стало значительно свободнее. Люди, сбросившие с плеч тяжесть ожидания, повеселели.
– Давайте выпьем, – с бокалом обратился к нам с Ильей Исаев. С ним вместе подошел спокойно и твердо улыбающийся Кочетов. Мы немедленно стали превращаться в островок, на который накатывали людские волны.
Откуда-то возникли (я до сих пор не мог привыкнуть) столики, кресла; все расселись.
– Сомнений нет, – поднимая бокал, сказал Исаев. – Император дал добро. И вот что, друзья и возможные соратники, могу я сказать: до чего же подл человек! Вот меня возьмите, получил одобрение у Создателя на борьбу с мироустройством и рад. Я жизнь готов отдать, чтобы уничтожить Господа нашего Бога-Императора, а он одобрил, и я слезу пускаю.
– А вам что было сказано? – спросил я у Кочетова. Он посмотрел на меня своими холодными ясными глазами и вдруг усмехнулся:
– Позвольте это останется между мной и им.
– А мне Император сказал, что поедут восемь человек, в том числе какой-то майор Михаилов, – раздался чистый голос Екатерины Малининой.
Она вела мужчину, видимо мужа, а говорила сразу со всеми нами, смотря чуть поверх голов, чтобы не смущать кого-либо взглядом, вздумай этот кто-то любоваться ею.
– Мой муж, Виктор Малинин, – представила она, вероятно, только мне своего известного мужа, тот кивнул, сел в кресло, взял первый попавшийся бокал и внимательно стал рассматривать его содержимое на свет. – Михайлов, – продолжала Катенька, – это полицейский, и что он будет делать, не знаю. Кто-нибудь его встречал?
Я решил промолчать.
– Что вы об этом думаете? – Малинин-муж закончил изучение бокала и теперь рассматривал меня.
– Повторите, пожалуйста, я отвлекся.
– Я сказал, что Императора нет и никогда не было. Что вы думаете об этом?
– А как же совсем тут недавно?..
– Не смешите, это просто спецэффекты. Если вас интересует, я могу объяснить, как все устроено: немножко наркотика, немножко волновой психотерапии, немножко самовнушения… Знаете, что мне только что сказал Император?
– Нет.
– Император сказал, что он тоже агностик и что за всем этим коловращением (он так сказал, имея в виду себя, конечно) стоит, возможно, каждый из нас.
– Что он имел в виду?
– Что имел, то и сказал. Мол, неизвестно, кто создал этот мир: он, Император, или каждый из нас.
– Он не верит в познаваемость мира? Тогда как же он создал Империю? – рассеянно спросил я, поглядывая в глубь ставшей вогнутой чаши зала. Я со своего места, словно с горы, мог видеть происходящее далеко от себя. Я заметил, что в зал продолжают вливаться толпы людей, теперь уже одетых в должностные мундиры, затем – цветочное включение воздушных женских нарядов. Мягкий, глухой, дробный говор людей все сильнее зазвучал в насыщенной музыкой и ароматами атмосфере огромного, все расширяющегося зала.
– …и что удивительно, он сразу согласился, что его нет, что Бог-Император просто продукт коллективного творчества подданных Империи и он существует только благодаря этой всеобщей вере. Понимаете, – лошадиная физиономия Малинина увлеченно приблизилась ко мне, – Император утверждает, что, будучи агностиком, не может понять, как он, опираясь на отражения, а не сами объекты, сумел сотворить столько миров. Он, видите ли, еще не решил, кто менее реален: он, как творец мира, или мы, как творцы Бога. Каково!
– Ничего, ничего, – добавил Малинин, откинувшись на спинку кресла, – когда мы доберемся до замка, я ему покажу существование.
– Кто такой этот Кочетов? – спросил я его.
– Кочетов? Небезынтересная личность. Вы знаете, вынырнул откуда-то несколько лет назад, долгоживущий, но без смысла. Хуже всего долго жить и не видеть в этом смысла. Посмотрите, даже Катька находит смысл хотя бы в собственном совершенстве. Нарциссизм – чем не смысл? Про ниспровергателя строя я не говорю – здесь все ясно. Илья находит смысл в самом процессе проживания. А Семен Кочетов лишен идеи. И чем-то обижен, знаете ли. Огромный запас заключенных в темницу сил; он старается быть первым во всем, что интересует так или иначе других. А самого его это не интересует. Он проигрывает вдвойне: за себя и за других. А сам не понимает. Вот мы идем в экспедицию, и он пойдет. И будет лучше других. А для чего? Сам он не знает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});