Читать интересную книгу Камикадзе. Идущие на смерть - Святослав Сахарнов

— Флагманского штурмана ко мне!

На минуту замолчали и снова:

— Бензина б-100 хватило в обрез на одну заправку. Тыл обещает прислать танкер туда, — жест в сторону карты, в сторону бело-желтой Кореи.

— Порт Расин. Рыбацкий причал. Роту высаживать на него. Вход в порт пристрелян. Следующий порт — Сейсин… Высаживать в ковш около металлургического завода…

— Далеко от города.

— Тогда прямо в порт.

Флагштурман, командиры дивизионов — все вышли, бесшумно вошел кадровик, тихо затворил за собой дверь, замер около стола и произнес вполголоса:

— Оперуполномоченный Цыгун смотрел только одно дело — Кулагина. Папки с личными делами я завязываю своим узлом. На остальных узлы нетронуты.

Оглянулся на дверь. Что-то в этом кадровике всегда нравилось, хотя ни разу ни одним словом, не касающимся службы, никогда не перекинулись. Понимает, чем рискует. Комбриг кивнул. Когда кадровик вышел, отодвинул план Расина, сжал губы. Значит, Кулагин. Потянулся к телефонной трубке.

— Командира первого дивизиона… Да, это я. Вызовите сейчас же Кулагина. Возьмете его с собой. На один из катеров… Ну и что же, что радист? У меня свои соображения.

«Уйдет с десантом — ищи ветра в поле. Война кончится, может, забудется, а то и — награжден орденом, отличился в бою… Пусть будет так».

Без стука — начальник политотдела.

— Ну что, комбриг, не пускает тебя комфлота в десант? Боится: вдруг обойдешь его — катера ведь первыми пустят, можешь и Героя отхватить… Не любит он тебя.

— Сказал — пока сидеть. Но обещал.

Какой будет эта война? Короткой, легкой или долгой, кровавой? Темнит, темнит комфлота, все знает, а молчит. У адмиралов и у лейтенантов войны разные. Солдату на границе и часу на нее хватало; в три — подняли по тревоге, в четыре — тело накрыли плащ-палаткой, в пять — уже мимо прополз немецкий танк…

Больше телефонную трубку не снимал: люди грузят торпеды, и так торопятся — подгонять нельзя.

Когда вышел на крыльцо, на востоке уже серело, за перешейком море, как посыпанное пеплом, вдоль горизонта кучевое облако, выше него — небо с умирающими звездами, на западе, над ломаной черной линией сопок, у крайнего мыса, дырой — древняя звезда Сириус. За ним и лежат тревожные, знакомые только по картам берега.

Посмотрел на часы. Пять.

Ночью в коридоре раздался грохот сапог, забегали люди. В дверь не постучали, ударили.

— Тревога! На выход!

Муж подскочил в постели. Торопливо, ругаясь, оделся и убежал. Проводив его, Таня подумала: «Дело обычное. Еще одна тревога», — и снова легла.

Но на этот раз дом не умолкал: он перестукивался, разговаривал, проклинал. Когда рассвело, она почему-то не пошла на кухню, не стала готовить, а, выглянув в окно, поразилась неожиданной тишине: по дорожкам не бегали трусцой офицеры, не было слышно, как на плацу, по общей команде, делают зарядку матросы.

Покинув Корабль, Татьяна вышла на обрыв, под которым теснились казармы, пирсы, эллинги. Пирсы были пусты, катера ушли. Дивизиона торпедных катеров не было.

И только когда вернулась в дом и прошла на кухню, где уже необычно рано собрались, наперебой говорили, кричали женщины, услышала: «Война!»

Сразу же, вздрогнув, подумала: Нефедов!

Когда прошли залив Посьет, Нефедов отметил на карте: «Миновали границу». На востоке из белесого неподвижного моря уже поднималось приплющенное багровое солнце, справа от катеров горбатился сопками корейский берег.

Открылся широкий вход. Выметывая из-под бортов белую шипящую пену, катера промчались мимо низких коричневых островов, влетели в залив, и Рассоха сразу заметил в глубине его покосившийся, прижатый к берегу причал. Горел подожженный авиацией порт Расин, журавлиные шеи портовых кранов мертво качались в нагретом воздухе. Завидя подходящие катера, выскочили из лодок на причал и бросились бежать рыбаки-корейцы. За одним, судорожно размахивая руками, спешил мальчик. Мужчина остановился, подхватил ребенка и неуклюже, скачками, бросился дальше. Катер уменьшил ход, из люков на палубу уже лезли солдаты в пятнистых маскировочных плащах. «Подхожу левым бортом!» — крикнул Рассоха. Машинный телеграф, все ручки — на «стоп». Зло крикнул матрос — ему солдаты помешали выбросить за борт кранец. Ручка правого телеграфа — «назад». Со взрывом ахнул мотор, катер задрожал, из-под кормы вылетел пенный бурун, корму стало подносить к причалу. Зеленая масса на палубе дрогнула, подалась к борту. Катер наклонился. Первым выбросился на причал молоденький лейтенант: в каске, ворот расстегнут, в руке солдатский автомат. И тут же рвануло — тонко запели осколки, взметнулась желтая пыль, лейтенант споткнулся, поднес руку ко рту. Мимо него бежали, кричали. Разорвалось еще два снаряда. Лейтенант стоял на причале, держа руку на отлете, рукав гимнастерки разорван, около него, торопливо обматывая бинтом что-то желтое и красное, торчащее из рукава, суетился санитар. Следующий снаряд упал в воду.

— Отхожу! — крикнул Рассоха. Катера заторопились и задним ходом, как раки, поползли от причала.

— Солдата, солдата забыли! — высунувшись до пояса из носового кубрика, вдруг закричал боцман. Красное, с рыжеватыми бачками лицо его дергалось. И тогда из люка, дрожа и озираясь, вылез солдат. Он с трудом тащил на себе что-то круглое, зеленое, прихваченное ремнями к спине, на груди болтался автомат. Лицо у солдата было старое, в морщинах.

— Я в кубрик, подумал, проверить надо, а он там! — восторженно кричал боцман. — Все ушли, а он — в углу. Что делать с ним, командир?

Еще два снаряда упали между катером и причалом. Рассоха, скрипнув зубами, перебросил одну из ручек телеграфа — катер толчками пополз снова к берегу.

— Командир, накроют сейчас! — жалостливо выкрикнул боцман.

На берегу уходил, разворачивался в цепь десант, японцы пристрелялись — над причалом брызнули щепки.

— Боцман, с лотом на нос! Будет полтора метра, пусть прыгает.

Катер, содрогаясь, полз вперед, прямо на мель.

— Винты погнем, командир!

Солдат, пригнувшись под тяжестью минометной плиты, обреченно ждал.

Бросая и вытаскивая лот, боцман кричал:

— Два с половиной… Два… Полтора.

Рассоха махнул рукой. Боцман подтолкнул солдата, и тот, взмахнув руками, полетел в воду. Катер, оставляя позади себя желтый, поднятый со дна ил, стремительно покатился назад.

— Ну что? — не поворачиваясь, спросил Рассоха. Нефедов, напрягаясь, всматривался в то место, где упал солдат.

— Ты утопил его. Утопил, Рассоха!

Боцман подошел к рубке. Он отдувался, возбужденный, не в силах поверить: все кончилось хорошо — десант высадили, сами целы.

Катера строились в кильватерную колонну.

— Его бы все равно расстреляли. Трибунал, — глухо сказал Рассоха. — С этим у нас четко. Ему надо было не лицом вперед прыгать, а спиной.

Кулагин уже вылез из радиорубки отсека и стоял, нервно потирая руки.

— Он не дезертир, его что-то задержало. Он не успел. Первый раз под пули, думаешь, просто?

— Заткнись, Нефедов. Я покурю, возьми штурвал. — Рассоха сошел с мостика. — Боцман, дай папиросу! — Губы его дрожали.

«Плита, плита его убила, — тоскливо думал Нефедов. — Сзади ударила и убила».

На берегу начинался пожар. Цепочка штурмовиков с красными звездами пронеслась над катерами, одна из машин дымила и теряла высоту.

Следующий десант высаживали через сутки в Сейсин. Ночь. Горят склады. Они горят у самого берега, и оттого на причалы, на воду ложится красный неверный отблеск Снова портовые краны. На фоне пожарища они торчат, как задранные к небу руки. Порт покинут, никто не стреляет. Катера входят в гавань и осторожно, крадучись, подходят к берегу.

В тыл отступающей японской армии высаживают разведчиков. Частые всполохи на горизонте — там бой. Разведчики, молча, по одному, прыгают с катера и, как тени, исчезают под широко расставленными ногами портового крана. Пулеметные стволы, направленные на город, запоминают их путь. Пулеметы должны их прикрывать, но прикрывать не надо. Над низкой сопкой на мысе качается белый серп луны. Зарождается рассвет. Катера, скрипя канатами, покачиваются на ласковой воде. И вдруг в городе начинается стрельба.

— Прихватил кто-то их, — говорит Рассоха. В багровых отсветах пожара его лицо кажется медным. — Сейчас раненых понесут.

Из темноты показывается человек

— Кто там?! — кричит часовой. Человек в ответ ругается и, дойдя до катера, садится на землю. С болтающихся, повисших пальцев у него капает на землю что-то черное.

Матрос-сигнальщик срывается с места и выносит из кубрика аптечку. Руку бинтуют. Раненый скрипит зубами.

— Он из-за двери, оттуда меня, — говорит разведчик и показывает забинтованной рукой. Рука качается, пугая Нефедова. — Я только открыл дверь, а он из пистолета. Как жахнет. Я упал. Он подошел ко мне, и я его — снизу…