прохладой.
– Ну что, пойдем? – спросил я, словно приглашая Анну на танец.
В дверях я коснулся ее руки, и меня будто током ударило.
Мы заплатили за вход и остановились у подножия лестницы, разглядывая спираль, поднимавшуюся перед нами. Она все вилась и вилась вверх, и хотя снизу не было видно балкона и тех красот, которые открывались со смотровой площадки, мы убедили себя, что оно того стоит. От духоты по спине у меня уже заструился пот, но я взял Анну за руку, и мы начали подъем.
Примерно на трети пути она выпустила мои пальцы и оперлась на перила.
– Напомни, кто это вообще предложил? – Кровь прилила к ее щекам, и лицо стало пунцовым.
– Ты.
– Надо было сказать «нет»!
– То-то ты бы обрадовалась, конечно! – съязвил я.
– Да ну тебя! – Она утерла лоб тыльной стороной ладони и зашагала дальше.
Я закатал рукава, и этот жест пробудил кое-что в памяти.
– Будь тут мой папа, он бы перешагивал две ступеньки за раз, приговаривая: «Резвее, сынок. Прибавь шагу!»
– Я с твоим папой пока не знакома, но, судя по твоим рассказам, он похож на эдакого папашу из фильмов восьмидесятых, который грозит сыну отправкой в военное училище.
Я остановился и расхохотался – и над ее шуткой, и над тем невероятным числом ступенек, которое нам еще предстояло преодолеть.
– Прекрасное сравнение, – одобрил я, сделав еще один шаг. – Папа – одна из множества причин, по которым я не собираюсь жениться и заводить детей.
Я заметил, что Анна позади меня остановилась как вкопанная, но продолжил подъем.
Через десять ступенек от былой энергичности и следа не осталось. Колени у меня подогнулись, и я неуклюже присел на ступеньку, шумно дыша и посмеиваясь.
– Вот что значит легкие курильщика! – заметила Анна, проходя мимо. – Так тебе и надо!
Слова эти прозвучали до того резко, что я невольно поднял на нее взгляд. На лице у Анны читалась крайняя сосредоточенность, как у бегуна, который твердо решил победить и уже приближается к финишной черте. Хотелось признать поражение и вернуться вниз, но вершина теперь была куда ближе, чем подножие.
До цели Анна добралась первой и дожидаться меня не стала. Когда я несколькими мгновениями спустя тоже преодолел последнюю ступеньку, она уже успела пройти через смотровую площадку и скрыться от меня в не освещенной прожектором части, там, где ее не было видно.
* * *
…
От: Анны
Кому: Нику
Тема:
Ты меня сегодня спросил, что для меня реально.
Я постаралась объяснить, как могла, но тут уж никаких усилий не достаточно.
Как тебе рассказать о том, что, когда мне было восемь, мы всей семьей вечером каждого вторника ходили к одной пожилой даме изучать "Книгу Откровения"? Ее звали Мэй, и она жила одна.
Обои там были кремовые, фактурные, с рельефными рисунками, которые я каждый раз обводила пальцем, пока разувалась в прихожей. Мебель в гостиной сдвинута к самым стенам, а посреди кру́гом стояли стулья. Народу всегда собиралось много, а детям даже приходилось сидеть на полу. Одну из пожилых сестер звали Берил. У нее была фиолетовая нога, супруг, живущий «вне Истины», и после обсуждения толкования она каждый раз доставала бумажный кулек с конфетами и угощала детей. И никогда не затруднялась с ответом – даже на самые сложные вопросы по тексту. Ее вера была крепка.
"Книга Откровения" был тяжелой, в красной обложке с золотым тиснением. На ее страницах красочно описывалось, как нынешний мир погибнет во время Армагеддона. Как обрушатся здания, как содрогнется земная твердь, как гнев Божий захлестнет весь свет. Картинки из нее прочно запали мне в память: груды трупов, безутешная женщина с мертвым ребенком на руках, лица тех, кто ослушался заповедей, искаженные ужасом, болью и горем. Впрочем, встречались там и мирные картины. Когда война кончится, а всех неверных истребят, мы будем гулять по изумрудным холмам и улыбаться.
Вопроса о том, на чьей я стороне, даже не возникало. Судьба моих школьных друзей с их праздниками в честь дня рождения, выклянчиванием сладостей у соседей и сверкающим, греховным Рождеством тоже сомнений не вызывала. В моем восприятии они были теми, чьим матерям предстоит безутешно рыдать. Теми, чьи изуродованные тела эти самые матери и будут баюкать.
Как тебе это все рассказать? Как рассказать о том, что мое спасение невозможно без чужой гибели?
У входной двери стоял крохотный столик с фарфоровыми фигурками, шкатулками, снежными шарами, маленькими игрушками и так далее, и ко всем этим безделушкам были прилеплены ценники – 10, 20, 50 пенсов. Каждое воскресенье Мэй высыпала всю сумму, заработанную на этих распродажах, в ящик для пожертвований, стоявший в конце коридора. И каждый раз после конца обсуждения я изучала ассортимент, лежащий на столике, а потом выпрашивала у мамы разрешения купить на свои карманные деньги какую-нибудь фарфоровую собачку, или помятый латунный горшочек, или стеклянную гитару, наполненную разноцветным песком. Обычно уговоры успехом не заканчивались, и мне было стыдно, что я так ничего у Мэй и не купила, особенно учитывая, что у нее и без того почти никто ничего не брал. «Но ведь деньги идут на нужды общины!» – хныкала я под строгим взглядом матери. И как она может говорить «нет», думала я, если эти двадцать пенсов обрадовали бы Мэй – да и Иегову! Почему мама не видит, что я просто хочу порадовать ближнего? Разве не так велено поступать?
Я пыталась оставить эту жизнь, но что-то каждый раз тянуло меня назад. Да и сейчас тянет. Как можно оставить единственный мир, который тебе знаком? Как истребить в мозгу те клетки, что привыкли звать все это Истиной и сформировались тогда же, когда я начала ходить и разговаривать? Как отвернуться от Берил, Мэй и Иеговы? Если они так уверены в том, что это все – Истина, кто я такая, чтобы перечить? Какое право я имею превращать свою мать в ту самую женщину с картинки, которая несет на руках труп непослушного ребенка? Как могу рискнуть и, возможно, убедиться в том, что она не станет меня подхватывать, если я оступлюсь?
Я задаю вопросы, ответов на которые у тебя нет и не будет.
Понимаешь? Понимаешь теперь?
Конечно нет. Черта с два кто-нибудь вообще бы понял.
Лето 2003
После второй ночи
– Надеюсь, ты и сегодня приготовишь сэндвич с беконом, – шепнула мне на