— Да, название неплохое, — пролепетал Быков. — И все-таки, откуда ты, стажёр, знаешь про эту мою идею? И название уже какое-то придумал.
— Ха-ха, — хохотнул я, лихорадочно соображая, чтобы соврать. — А я и сам не знаю. Само как-то вырвалось. Как говорил древнегреческий философ Платон: «Идеи витают в воздухе».
— Это он хорошо сказал, — улыбнулся Леонид Фёдорович и Алексей Смирнов ту же предложил более актуальный тост:
— Тогда давайте выпьем за друга Платона, ха-ха.
* * *
— Твоя? — спросил меня Эдуард Хиль, когда во вторник в большой студии Ленинградского радио ближе к полуночи Нонна Новосядлова записывала последнюю на сегодня композицию «День на двоих».
Великолепный звонкий голосок Нонны неожиданно бодро для такого позднего часа звучал из колонок в комнате звукорежиссёров.
— Нонночка? — улыбнулся я, кивнув на московскую актрису, которую через толстое стекло звукорежиссерской было еле видно. – Нонна — это народное достояние, но бросать швартовый не рекомендую.
— Почему? — хохотнул Хиль, который вблизи оказался невысоким и я бы даже сказал миниатюрным мужчиной, может быть 170, может быть чуть меньше.
— Потому что у меня первый разряд по боксу, — буркнул я и как бы ненароком показал бицепс.
— Смешно, — ещё раз тихо просмеялся Эдуард Анатольевич. — Слушай, а это правда, твои песни?
— Его, его, — вмешался в разговор довольный до ушей дядя Йося, так как благодаря профессионализму оркестра, руководителя и дирижёра, а так же самих артистов мы отработали с большим опережением графика.
— Слушайте, так надо продолжать сотрудничество, — прошептал Хиль, потому что звукорежиссёр за большим звуковым пультом на нас неодобрительно покосился, из-за чего мы всей компанией вышли в коридор «дома Радио».
— Пока новых песен у меня нет, — сразу же признался я, чтобы Эдуард Анатольевич не слишком-то раскатывал губу. — Сейчас главная проблема кино запустить в производство.
— Подожди, — насел на меня директор фильма Шурухт, — а эта вещица про Ленина и молодой октябрь? И вновь продолжается бой, та-та-та.
— Да-да, про Ленина — это очень хорошо, — толкнул меня в плечо Хиль. — Особенно если сделать песню к октябрьским, точнее к ноябрьским праздникам. Тут и в Кремль могут пригласить, и на телевидение и в «Голубой огонёк».
— Хорошо к августу напишу, хотя в этом октябре в Кремле будет не до песен, — кивнул я головой, вспомнив, что осенью будут снимать с должности Никиту Хрущёва. — Дядя Йося, ты лучше скажи, где мы Нонну до утра спать положим? Ко мне не успеем, скоро мосты разведут. С гостиницей нужно было раньше договариваться.
— Чтобы дядя Йося, да не решил такой пустяковый вопрос? Да быть такого не может, — похлопал меня по плечу Шурухт. — Выделим твоей красавице диван в моей гостиной, а тебя положим на кухне на раскладушку. Годится?
— Нормально, — согласился я.
Но тут толстая звуконепроницаемая дверь в большую студию медленно отворилась, и в коридоре показался счастливый дирижёр Александр Владимирцов, который галантно подал руку Нонне Новосядловой, чтобы та переступила высокий порог. А затем из студии стали выскакивать музыканты, которые спешили попасть домой в другие районы города до разведения мостов.
— Бежим, — тут же сориентировался я и, схватив Нонну за руку, потянул её на выход.
— Куда? — опешила девушка.
— Познакомлю тебя с Чарли Василичем Чаплином, — захохотал я, помахав одновременно Шурухту, Хилю и Владимирцову.
* * *
Эта ночь была самой бессонной за всё время моего пребывания в этом 1964 году. Но ничего такого аморального между мной и Нонной не произошло. Просто мы пили чай, много разговаривали на разные темы и отчего-то постоянно смеялись. Ведь что такое молодость? Это когда денег практически нет, перспективы хоть и проступают неплохие, но они пока туманны, однако тебя всё равно накрывают с головой невидимые волны беспричинного оптимизма.
— А я так и не поняла, меня утвердили на роль или нет? — наверное, уже в третий раз спросила Нонна, сидя на моей кровати закутавшись по шею в одеяло, когда я примерно так же сидел на раскладушке у противоположной стены.
— Пока никого не утвердили. Худсовет состоится в этот четверг, но считай, что ты уже в главной роли, — кивнул я, постепенно засыпая.
— А мы с этой песней «Любовь настала» правда выступим в «Голубом огоньке»?
— Если не в этом году, то в следующем обязательно, — ответил я, посмотрев на ночную гостью одним глазом.
— А ты приедешь в Москву на мой отчётный спектакль?
— Считай, что я уже в Москве, только в четверг придётся немного повоевать, — пробормотал я, провалившись в сон.
* * *
В четверг днём в маленьком просмотровом студийном кинозале «Ленфильма» директор Илья Николаевич Киселёв, коренастый, грузный с вьющимися волосами мужчина, после того как закончились кинопробы обвёл взглядом всех собравшихся на худсовет режиссёров. Естественно никто из приглашённых мэтров кино ни разу не улыбнулся, пока шли черновые эпизоды из будущей кинокомедии. Не для этого товарищ Киселёв пригласил именитых и не очень коллег Леонида Быкова. Требовалось устроить небольшую порку Леониду Фёдоровичу и задвинь его на место простого актёра, указав ему на режиссёрскую некомпетентность.
— Вы всё сами видели, товарищи, — громким голосом объявил свой вердикт Илья Николаевич, — на кого рассчитан будущий фильм, ответьте мне? На Дуньку Распердяеву⁈ Так что ли, товарищ Быков? Весь советский союз от нас ждёт качественного юмора и качественных комедий! В Госкино приходят целые мешки писем от трудящихся, требующих больше хорошего кино! Высказывайтесь товарищи!
— Почему главная героиня у вас в штанах? — тут же накинулся на Леонида Фёдоровича первый кинодеятель. — Вы знаете, как это называется? Это потакание западу!
— А почему рожи у наших советских портных в самом первом эпизоде кинопроб такие бандитские? — поддал Быкову с другого фланга ещё один мэтр кино. — Это грязный поклёп на нашу лёгкую промышленность и сферу услуг!
— И мне ещё кажется, уважаемые коллеги, что актёр Филиппов в последнем эпизоде несколько не трезв, — заявил третий приглашённый на просмотр режиссёр.
После чего на голову Леонида Быкова буквально посыпались множественные мелкие претензии. Один режиссёр утверждал, что актёры не выдерживают необходимых пауз, другой наоборот требовал увеличить темпоритм диалогов. Затем к бичеванию Леонида Фёдоровича присоединились три автора сценария, которые настаивали вернуть их первоначальный замысел и их очень качественные и смешные тексты. И всё это время Быков молчал и не давал никакого отпора даже тем претензиям, в которых не было ни грамма разумности. Я как будто бы почувствовал, что в режиссёре произошёл некий внутренний надлом. И теперь Леонид Фёдорович готов был принять любой вердикт, который ему вынесет директор киностудии.
— Можно я скажу! — вскочил я со своего места. — Я — ассистент режиссёр Ян Нахамчук.
— Ну-ну, очень интересно, — усмехнулся директор киностудии Киселёв.
— Кому не понравились рожи наших портных? — спросил я, порыскав глазами по кинозалу. — Вам? Так вот, в этом эпизоде снялись наши техники и осветители. Скажите им это прямо в лицо. Я потом посмотрю на ваше лицо. Далее актёр Филиппов, занятый на других проектах, ехал из Москвы всю ночь. Он что, для простой тестовой съёмки должен был сплясать гопака? И наконец, пустая претензия к брюкам нашей героини. Вы хотите, чтобы она была одета как Дунька Распердяева? Если вы хотите снять кинокомедию для Дуньки Распердяевой, — обратился я прямо к директору киностудии, — то вы на верном пути. Вы сейчас поменяете режиссёра, потеряете главного героя, Леонида Фёдоровича, и кое-каких актёров комедийного жанра. С чем останетесь?
— Это демагогия! — заорал мне со всех сторон.
— Повторите эти слова через год! — отмахнулся я. — Когда потенциально хорошая кинокомедия провалится в прокате и накроется медным тазом!