Читать интересную книгу Размышляя о политике - Александр Пятигорский

Теперь попытаемся в этой связи рассмотреть приход Гитлера к власти — этот вечный камень преткновения для теоретиков революции. Да и был ли он революцией, а если был, то какой? В нашем понимании самого феномена прихода Гитлера к власти особенно важны следующие моменты.

Первый момент. В ситуации преобладания абсолютной революции в политической рефлексии того времени (и, в частности, в политическом сознании Гитлера) именно абсолютной революции он вполне сознательно стремился избежать любой ценой. Покончив (в результате демократических выборов) с Веймарской республикой, он оставил в неприкосновенности государство (канцлером которого он и стал), хотя и дублировав политическую власть в нем (по прекрасно известному ему сталинскому образцу) властью партии и эсэсовской элиты. Разрушив правовое государство и установив в революционном порядке другую форму политической власти, он ни создавал тоталитарного государства, ни усиливал тоталитаристские тенденции в своей политике. Таким образом, в отношении к государству приход Гитлера к власти не был абсолютной революцией. Не говоря уже о полной невозможности для Гитлера даже и мысли о революционной власти как альтернативе власти государственной.

Второй момент. Сменив способ правления, то есть форму политической власти (как это было сделано до него Августом Октавианом и Кромвелем), гитлеровская революция, в отличие от Октябрьской и маоистской, не произвела обязательную для абсолютной революции тотальную деполитизацию населения. В этом отношении особенно интересен нацистский лозунг «Народ и государство едины», тогда как постоктябрьский советский лозунг был «Народ и партия едины», что было совершенно невозможно в политическом мышлении Гитлера. Гитлер был не «вождем революции», как Ленин, а вождем народа. Революцию он считал не политическим актом, а новым (новизна здесь очень важна) «естественным» состоянием народа, в чем он отчасти совпадал с Троцким и Мао. Народ являлся для него единственным партнером в воображаемой им другой, его политике. Абсолютная революция не знает партнеров — да и народа, сколь бы народной она бы себя ни считала.

Третий, и исторически самый важный, момент. При всех изменениях, произведенных гитлеровской революцией в немецкой политической рефлексии, последняя оставалась той же самой «немецкой» рефлексией, только временно по- иному рефлексирующей, что и явилось предпосылкой к «германскому чуду» Аденауэра в первые годы после Второй мировой войны. Оказалось возможным возвращение к прежнему состоянию политического сознания, совершенно невозможное после абсолютной революции.

Мы специально начали тему абсолютной революции с исторических примеров, в которых как революция вообще, так и абсолютная революция выступают в качестве уже манифестированных измененных состояний политической рефлексии. При том, что политическая власть предполагается обязательной исходной составляющей тех новых состояний политической рефлексии, которые мы и обозначили словом «революция». Теперь мы попытаемся рассмотреть абсолютную революцию в ее феноменологии, исходя из тех же методологических предпосылок, из которых мы исходили в нашем рассмотрении абсолютной политической власти.

Итак, начнем с вопроса: кто является субъектом абсолютной революции? Наше феноменологическое определение политической власти, если его перевернуть, сведется к тому, что «один является объектом воли другого, реализуемой через третьего». Но это не имплицирует, что «другой» является «идеальным субъектом» этой власти, потому что он, по определению, есть субъект политической рефлексии, основой и осевым понятием которой является политическая власть. И «другой» здесь есть не субъект, а объект этой рефлексии. Но вместе с тем (как об этом говорилось в предыдущей главе), поскольку любая политическая власть предполагает общее знание о ней у субъекта и объекта, «другой» здесь является и другим субъектом той же рефлексии.

«Другой» абсолютной революции — это тот, кого мы назвали «третьим» в нашем феноменологическом определении политической власти, тот третий, посредством которого эта власть реализуется. В то же время в нашем определении абсолютной революции он выступает как то, посредством чего эта власть аннулируется. Однако, если политическая власть возможна только при условии более или менее общего знания о ней у первого, второго и третьего, абсолютная революция предполагает у них знание о прошлой политической власти, которую предстоит уничтожить, но никак не знание о революции, которое никак не предполагается у этого «другого».

Теперь переформулируем наш вопрос и спросим: субъектом чего является субъект абсолютной революции? Ответ неожиданно прост — он является субъектом политического действия, направленного на объект этого действия, то есть на народ, а совсем не на предназначенную к свержению политическую власть. Только субъект революционного действия является субъектом абсолютной революции, иного субъекта у нее нет и быть не может. Теперь мы редуцируем содержание понятия абсолютной революции к следующим пяти особенностям.

Первая особенность. Политическое действие субъекта революции абсолютно в смысле абсолютной актуальности этого действия, то есть абсолютной направленности на настоящее. Абсолютная революция не исправляет и не переделывает прошлое, а будущее абсолютной революции — это уже будущее другого, только еще возникающего государства.

Вторая особенность. Другой в абсолютной революции, то есть объект революционного действия, называемый «народ», всегда не определенен. В этом секрет силы и универсальности эффекта абсолютной революции. При том, что конкретное революционное действие может субъективно завершиться в своем эффекте на ничтожной части населения данной страны, оно объективно направлено — на всех, на весь народ и, в принципе, на весь мир. Эта неопределенность объекта политического действия абсолютной революции в сочетании с универсальностью эффекта ее воздействия и делает абсолютную революцию чрезвычайно трудной для феноменологического исследования.

Третья особенность. Субъект абсолютной революции всегда абсолютно определенен. Эта особенность (ее можно найти ив не которых неабсолютных революциях) выражается в редукции революционной верхушки к очень немногим лицам, чаще всего к одному субъекту революционного действия (вождю революции). Здесь, конечно, можно было бы сослаться и на «объективную логику» революции, в силу которой, скажем, завершитель революции Цезаря, Октавиан Август, убрал последнего соратника Цезаря в гражданской войне, Марка Антония (дав ему сначала разгромить Брута и Кассия). Эта тенденция к единственности революционного лидера особенно четко проявляется в переходе от революции к абсолютной революции. Так, триумвират фактических вождей якобинцев — Робеспьер, Дантон и Марат — в роковом 1793 году редуцировался к одному Робеспьеру, убившему Дантона (с Маратом ему помогли враги- жирондисты, вполне по-римски заколов его в ванне). Из трех реальных вождей Октябрьской революции крайний абсолютист Троцкий был почти целиком «переброшен» на руководство армии, а потенциальный гражданский диктатор Свердлов умер от чахотки, успев помочь Ленину в расправе с восстанием эсеров в 1918 году, которое было первым и последним настоящим восстанием за все 74 года советской власти. Все, без исключения, последующие абсолютные революции (включая прежде всего маоистскую в Китае и эфиопскую) всегда оказывались чуть ли не «исходящими» из единственного революционного вождя, предвосхищая в этом образ правления в тоталитарном государстве. Дело, по- видимому, в том, что в данной исторической фазе политической рефлексии, в которой идея абсолютной революции уже была господствующей в мышлении о политике, эта идея нашла свое символическое дополнение в идее одного поименованного субъекта революционного действия, единственного вождя революции. Эта идея не только усиливает универсальный психологический эффект абсолютной революции на внешний мир, но обретает в своем развитии новые эпистемологические интерпретации, обычно религиозные или даже теологические по своему характеру.

Четвертая особенность, она же и самая сложная. Это — принципиальная незавершаемость революционного действия на какой бы то ни было конкретной цели. В начале этой главы говорилось о разрушении правового государства как об объективной цели абсолютной революции, цели совсем не обязательно осознанной в политической рефлексии субъектом данной революции. Сейчас, в нашем анализе революционного действия как важнейшего аспекта идеи абсолютной революции, нас больше всего будет интересовать субъективность революционного самосознания в отношении прокламируемых целей революции, уже осознанной как абсолютная. Когда Троцкий говорил, что «революция всегда перерастает свои задачи», он имел в виду нечто иное, как невозможность для революционного действия завершиться в достижении такого состояния объекта этого действия (назовем его условно «народ», «нация» или «общество»), которое в политической рефлексии субъекта революционного действия (вождя, вождей и т.д.) фигурировало бы как конечное и завершающее данную абсолютную революцию. Отсюда — характерные для каждой абсолютной революции (от Французской в ее якобинской фазе до эфиопской) начальные или вводные формулы типа «на данном этапе революции нашей первой важнейшей задачей является...». На следующем этапе у революции будет другая задача, тоже первая и т.д. Даже такие, казалось бы, трудно выполнимые цели, как создание (именно создание, само оно из яйца не вылупится) тоталитарного государства или построение бесконечно отодвигаемого в будущее коммунистического общества (заметьте, общества, а не государства) служат только еще одной целью, всегда промежуточной в достижении конечной цели. Словом, у абсолютной революции нет такой конечной цели, на которой бы замыкалось революционное действие. Или скажем так: абсолютная революция «не хочет» своего конца, не знает времени своего завершения (отсюда знаменитый лозунг ранней перестройки: «Есть у революции начало, нет у революции конца»). В этом причина того удивительного феномена, что ни одна абсолютная революция не оставила нам своей стратегии. Историку приходится удовлетворяться бесконечным набором революционных тактик (кстати, эту особенность унаследовало от абсолютной революции ее детище, тоталитарное государство). Из этого же феномена следует принципиальная невозможность выработки (скорее, изобретения) методологии революционного действия. Последняя (как, впрочем, и любая деятельностная методология) возможна только при наличии хотя бы минимального набора условий, ограничивающих как пространство данного типа деятельности, так и время ее реализации в отношении поставленных целей. И вот здесь-то мы и оказываемся перед удивительно простым феноменом, в отсутствие которого ни одна революция не является абсолютной, ни субъективно для себя самой, ни с точки зрения наблюдающей ее извне политической философии.