— Юрочка!.. — взволнованно сказала Аня. — Какой же ты большой-то стал!..
Ей показалось, что она не видела сына много лет. Юра положил фуражку и снял шинель. Расстегнул ворот влажного кителя: на дворе было плюс десять.
— Даже слишком большой, мама: толстеть я начинаю. И лысеть.
Он наклонил голову, и Аня увидела на его крутом, рыжем, курчавом затылке легкий намек на будущую лысину.
— Что же ты так, Юрочка? Ведь тебе только двадцать пятый…
Юра прошелся по комнате, потом сел в кресло. Расстегнул китель, потом вовсе снял его: ему не хотелось выглядеть гостем.
— Помнишь, мама, ты говорила насчет обоев? Я купил тебе в Ленинграде финские, очень красивые.
— Да разве я просила, Юра?.. Это покойной бабушке нужны были обои-то… А ведь теперь я, Юра, бабушкин дом продала.
Юра собрал лоб гармошкой. Потом повел плечами: раз продала, значит, нужно было.
— А сарай тот, около рощи, жив? — спросил он. — Где мы с ребятами рацию прятали?
Рацией был пустой посылочный ящик, который Аня прислала им в деревню с лапшой и конфетами и который Юра с товарищами наполнили какими-то железками и окрутили проводами.
— Сарай стоит. А дом-то как жалко мне было продавать, Юрочка, — сказала Аня, против воли вспоминая все, что за последнее время у нее было с этим домом связано. — Помнишь, стенки-то какие были!.. Казалось, вечные!
Юра сделал успокаивающий жест: раз продала, значит, всё. Можно поговорить о чем-нибудь другом.
Аня робко взглянула ему в глаза. Знал ли он что-нибудь? Ей страшно было подумать, что ее взрослый, такой солидный, рассудительный Юра может догадаться, как она потеряла голову от безудержной любви и дошла до того, что ее подобрали с переломанными ребрами. Она сына не звала, не писала ему, что больна. Он или от Николая Егоровича узнал, или от чужих. И приехал. Вряд ли уж он так мать любил. Приехал по чувству долга. Аня понимала: это Юре не от нее досталось. И вряд ли от родного отца, чьего имени он даже не знал. Может быть, от бабушки, от дедушки из Благовещенского переулка. А может быть, и не по крови это ему передалось Взял от отчима, маленького, не очень здорового, но сильного человека. И от тех людей, среди которых жил и учился и которые свой долг знают.
Конечно, Аня не могла этого в своих мыслях достаточно четко сформулировать. Но она это чувствовала.
А Юра между тем спросил:
— Мама, а почему бы тебе со мной в Ленинград не прокатиться? К Товстоногову сходили бы.
— Да я, Юрочка, уже на работу скоро выхожу.
Они посмотрели друг на друга. «Шубкин-то мой какой красивый стал! — думала Аня. — Раиса бы Захаровна поглядела!..»
И спросила сына:
— А девушки-то, у тебя нет еще, Юра?
— Есть, мама.
Аня не выдержала и заплакала.
— Маленький ты мой!.. Не бросишь ты меня, Юра? Говорить это ей было очень стыдно: что же она, только теперь вспомнила, что могла бы и для сына пожить?
Но Юра перевел все на юмор, сказал, что он лицо заинтересованное, что «Литературная газета» пишет о том, чтобы берегли бабушек, что у него проекты на создание семейного очага и т. п.
— Только я не в смысле возраста. Ты не обижайся, мама…
Аня вытерла слезы и сказала:
— Я не обижаюсь, Юрочка. Что ты!.. Нет, не обижаюсь.
Примечания
1
Мост — сени в срубе (яросл.).
2
Воздвижение (27 сентября).