Читать интересную книгу Мария Антуанетта - Стефан Цвейг

Мария Антуанетта принимает этот расположенный в отдалённой части версальского парка замок, а зеркала его ещё хранят отражения фривольных сценок, разыгрывавшихся в его комнатах. Вот она, её бузделушка, едва ли не самая очаровательная из тех, что были созданы французским вкусом, – нежные линии, совершенные формы, настоящая шкатулка для драгоценностей, оправа, достойная юной и изящной королевы. Построенный в простой, слегка стилизованной под античность манере, светящийся белизной в густой зелени садов, в стороне от Версаля и в то же время возле него, он очень миниатюрен, этот дворец фаворитки, принадлежащий ныне королеве. Скромно отделан, не очень–то удобен для жилья, в наше время он был бы домом для одной семьи. Всего семь или восемь комнат: прихожая, столовая, малый и большой салоны, спальня, ванная, небольшая библиотека (lucus a non lucendo[60], ибо, по свидетельству всех, кто с ней общался, Мария Антуанетта за всю жизнь не прочла ни одной книги, разве что бегло перелистала пару романов). В последующие годы королева совсем немногое меняет в убранстве маленького замка. Обнаружив истинный вкус, она не портит эти помещения, рассчитанные на интимное настроение, ничем роскошным, помпезным, нарочито дорогостоящим. Напротив, она предпочитает новый стиль, который получил имя Louis Seize[61] так же несправедливо, как Америка – имя Америго Веспуччи, – стиль, в котором господствует светлое, нежное, сдержанное. Её именем, именем этой хрупкой, живой, изящной женщины, следовало бы назвать его, стилем Марии Антуанетты, ибо прелестные, грациозные формы напоминают не тучного, массивного Людовика XVI с его грубыми вкусами, а лёгкую, очаровательную женщину, изображения которой до сих пор украшают эти покои. Единство стиля во всём: кровать и пудреница, клавесин и веер из слоновой кости, кушетка и миниатюры – всё из самого лучшего материала, всё самой неброской формы. Казалось бы, хрупкие вещи, на самом же деле – долговечные, они соединяют в себе античные линии и французскую грацию. Стиль этот, который и сегодня убедительнее, чем любой другой, заявляет о победоносной власти Дамы, о власти женщины с изысканным вкусом, приходит со своей интимностью и музыкальностью на смену драматически помпезным стилям Louis Quinze et Louis Quatorze[62].

Вместо высокомерных, чопорных покоев для торжественных приёмов центром двора становится салон, в котором ведут лёгкую, непринуждённую беседу, флиртуют, кокетничают. Резное золочёное дерево заменяет собой холодный мрамор, мягко сверкающий шёлк – негнущуюся парчу и тяжёлый бархат. Блёклые и нежные краски – матовый кремовый, цвет персика, весенняя голубизна заявляют о своём кротком господстве. Это искусство рассчитано на женщин, на весну, на Fetes galantes[63] и на беззаботное совместное времяпрепровождение. Не к вызывающему великолепию стремятся здесь, не к театральной импозантности, а к неназойливости, приглушённости. Не власть королевы должна подчёркиваться здесь, а прелесть молодой женщины, образ которой тонко воспроизводится всеми окружающими её предметами. Лишь в этом драгоценном и кокетливом обрамлении изящные статуэтки Клодиона, картины Ватто и Патера, серебряная музыка Боккерини и прочие изысканные творения Dix–huitieme приобретают свою истинную ценность. Это несравненное искусство игры блаженной беззаботности непосредственно перед великими потрясениями нигде не действует так оправданно, так убедительно. Навсегда Трианон останется тончайшей, нежнейшей и в то же время небьющейся вазой для этого изысканнейшего цветка: культура рафинированного наслаждения сформировалась здесь как совершенное искусство в осязаемом образе – в виде здания. И зенит и надир рококо, час расцвета и смертный час одновременно, и ныне ещё можно увидеть на циферблате маленьких часов с маятником, стоящих на мраморном камине в покоях Марии Антуанетты.

***

Трианон – это миниатюрный придуманный мир; символично, что из его окон не видно ни Версаля, ни Парижа, ни селений. За десяток минут можно обойти дворец, и всё же это крошечное пространство для Марии Антуанетты значительно важнее, чем целое королевство с двадцатью миллионами подданных. Ибо здесь она чувствует себя не связанной ни церемониями, ни этикетом, ни, пожалуй, даже обычаями. Чтобы ясно показать всем, что на этом небольшом клочке земли повелевает лишь она, и никто более, к досаде двора, строго следующего салическому закону, она отдаёт здесь все приказы не именем короля, а своим собственным: "De par la reine"[64]. Прислуга носит ливреи не королевских цветов – красно–бело–голубые, а её – красно–серебряные. Даже её супруг бывает здесь только как гость – впрочем, весьма покладистый и очень тактичный. Он никогда не появляется без приглашения или в неназначенное время, уважая права хозяйки. Но скромный человек является сюда охотно, ему здесь уютнее, чем в большом замке: "par ordre de la reine"[65] была отменена всякая суровость и напыщенность, здесь не держат двора, сидят без шляп, в свободных лёгких платьях, не обращают внимания на табель о рангах, иногда даже пренебрегают званием, в весёлом, непринуждённом общении исчезает чопорность. Здесь королева чувствует себя прекрасно и вскоре до того привыкает к такому свободному образу жизни, что по вечерам ей всё труднее становится возвращаться в Версаль. После того как она отведала этой сельской свободы, всё более чужим становится ей двор, всё скучнее – обязанности представительства и, вероятно, супружеские тоже, всё чаще в течение дня возвращается она в свою весёлую голубятню. Охотнее всего она постоянно жила бы в Трианоне. И так как Мария Антуанетта всегда делает то, что захочет, она действительно переселяется в летний дворец. В опочивальне устанавливается одна, разумеется односпальная, кровать, в которой дородный король едва ли нашёл бы для себя место. Как и всё прочее, супружеская близость отныне определяется уже не королём; подобно царице Савской, посещавшей царя Соломона, Мария Антуанетта посещает своего славного супруга лишь тогда, когда она этого пожелает (хотя мать очень горячо возражает против "lit a part"). Здесь в её постели он никогда не бывает гостем, ибо Трианон для Марии Антуанетты – счастливое государство девственницы, посвящённое лишь цитерам, лишь развлечениям, а к своим развлечениям она никогда не причисляла обязанности, и менее всего супружеские. Она хочет здесь свободно жить для себя самой, не быть никем, кроме как избалованной, боготворимой, вечно молодой женщиной, которая ради тысячи бесполезных, никому не нужных дел забывает всё: королевство, супруга, двор, время и весь мир, а иногда – и это, вероятно, её счастливейшие минуты – даже самое себя.

***

Получив Трианон, эта до сих пор ничем не занятая душа нашла наконец занятие, обрела непрерывно обновляющуюся игрушку. И если раньше она заказывала для себя у модистки платье за платьем, у придворных ювелиров всё новые и новые драгоценности, то теперь к этим заботам прибавилась ещё одна – забота об украшении своего суверенного государства. Помимо модистки, помимо ювелира, балетмейстера, учителя музыки, учителя танцев теперь архитектор, садовник, художник, декоратор, все эти министры её миниатюрного королевства, заполняют её время, которого у неё так много, ах, ужасно много, и усиленно опустошают казну государства. Основное внимание Мария Анутанетта уделяет своему саду, так как, само собой разумеется, он ничем не должен быть похож на старый парк Версаля, ему следует стать самым современным, самым модным, самым своеобразным, самым кокетливым садом всех времён, настоящим и подлинным садом рококо. И на этот раз, сознательно или невольно, Мария Антуанетта этим своим желанием следует изменившемуся вкусу своего времени. Ведь все устали от газонов, вытянутых, словно по линейке генерального контролера королевских построек Ленотра, от живой изгороди, подрезанной, словно бритвой, от рассчитанных за чертёжным столом холодных орнаментов, долженствующих хвастливо доказать, что Людовик, Король–Солнце, вынудил подчиниться заданным им формам не только государство, аристократию, сословия, нацию, но и Божий ландшафт. Уже все досыта насмотрелись на эту зелёную геометрию, утомились от этого насилия над природой; человек вне "общества" – Жан Жак Руссо в "Новой Элоизе" даёт очень точное определение антитезе регулярного парка – "парк природы".

Конечно, Мария Антуанетта никогда не читала "Новую Элоизу", в лучшем случае о Руссо она слышала как о композиторе, авторе музыкального фарса "Le devin du village"[66]. Но воззрения Руссо в те времена носятся в воздухе. У маркизов и герцогов глаза увлажняются, если при них говорят о благородном заступнике невинности (в личной жизни этот "заступник" – homo perversissimus[67]). Они благодарны ему за то, что ко многим существующим средствам от скуки он счастливым образом добавил новый, последний раздражитель – игру в наивность, маскарадный наряд естественности. Само собой разумеется, и Мария Антуанетта желает теперь иметь невинный ландшафт, "естественный" сад, причём самый наиестественный из всех модных естественных садов. И вот она собирает лучших, наиболее утонченных художников, чтобы они по всем канонам искусства выдумали ей самый что ни на есть естественный сад.