В общем, готовился основательно. Наконец, кинул в кипящую воду подходящий реактив, присланный мне Феликсом, и вода медленно стала окутываться клубами пара.
Закатив глаза, и медленно разводя руки над белым клубящимся дымом, морщась от вони, издаваемой старыми шкурами и гадкими варёными насекомыми, я, наконец, сказал.
— Говори, я готов ответить на твои вопросы. Но…. Помни… всего пять.
— Когда умрёт император Александр III, — с ходу выпалил первый вопрос есаул.
— Он умрёт в 1894 году от рождества Христова.
— Кто станет следующим императором?
— Николай II.
— Сколько я проживу?
— Много! — мысленно усмехнулся я наивности этого вопроса.
— Будет война?
— Будет! С Японией в 1904 году, и с немцами в 1914.
— О Боже, Боже, Боже!
— Это вопрос?
— Нет, нет, нет, что ты!!!
— У тебя остался последний вопрос, — сказал я замогильным голосом, и стал припадочно биться возле котла. Что-то, правда, я перестарался, воняло очень ужасно, аж тошнить стало, не разобрался я с этим варевом. Не надо было туда кидать всякую дрянь. А теперь сиди, и нюхай эту гадость, и ветерка, как назло, нет. Эх…
— А когда умрёт Николай II, — задал глупейший вопрос есаул.
Эх, вот нет, чтобы спросить, как заработать денег, или придумай мне, скажем, самолёт, или перегонный куб для нефти… с радио. Так нет же, когда, кто умрёт. Какая тебе разница, кто, и сколько проживёт. Живи здесь, и сейчас. Но делать было нечего, надо было отвечать.
— В 1917.
— О, а чой-то он так мало царствовать будет?
— Всё, вечер вопросов и ответов закончен, — отрезал я, и выгнал есаула из хижины, переваривать услышанное от меня. Ну-ну, пусть подумает, авось, чего и придумает, а я не ужинал ещё. Где там оставленная на чёрный день, завяленная женская ягодица, подать её сюда. Давно я, что-то, жирного не ел.
Кстати, я просил есаула научить негров ходить в штыковую атаку, и научить их русскому рукопашному бою. Есаул пообещал, и спросил, с каким криком им бежать в атаку с «Ура», или другим каким.
— Да попробуйте разные. «Банзай» можно, или «банда», если всё совсем плохо, то пусть «ААААА» орут, и так сойдёт. На том и порешили.
А я стал думать, на чём ещё мне делать деньги, и привлечь к себе людей со всего мира. Неплохо было бы открыть фармацевтическую лабораторию и фабрику здесь. А также сталелитейный завод. Но даже в России с этим были проблемы, а здесь и подавно.
Да… пора посылать Луиша, в качестве посла, в одну из стран, пусть налаживает связи, агитирует переселенцев, закупает оружие, и станки с кораблями. Одна беда, денег нет, и нет выхода к морю, вместе с океанским портом.
Немцев, что ли попросить, да они только намёками говорят, трусы сраные. Россию? Да не придёт она. Хорошо, если казаки кого-то приведут опять. Пора экспансию более активно начинать. Но вот, не лежала у меня душа, прямо сейчас начинать войну на три фронта, не лежала.
Надо было немного подождать. Чувствовало моё холодное сердце, как через пару лет закрутятся жернова истории, перемалывая народы и события со страшной силой, а тут и я, тут как тут. А пока нужно было подготовиться, и захватить весь Южный Судан, всё равно он ничей. А Эмин-паше — шиш, без масла, он ещё тот товарищ, которому два пальца в рот не клади, а то откусит по локоть, несмотря на внешность затрапезного интеллигента.
Момо сейчас в походе, с французами воюет. Если у него всё получится, то станем соседями и с немецким Камеруном. Будем друг к другу в гости ходить. Они, правда, думают, что это они у меня все конфеты съедят.
Но я-то знаю, кто первую мировую войну выиграл, и почему! А они — нет. Так что, будем и дальше изображать недалёкого вождя. Подайте для моей войны десяток пушечек, и старые, не нужные вам винтовки, а я вам ещё пригожусь… да ещё как. Будет вам негритянский протекторат, вместо британского рэкета, и французского снобизма. А ля гер ком а ля гер.
Глава 12 Разбой в джунглях
Момо выслушал инструкции от вождя. Многое было ему непонятным, и даже неприемлемым. Но Мамба учил, а он был хорошим учеником, он боялся Мамбу, боялся до дрожи, но никогда не показывал этого. Никто и никогда раньше из его народа не воевал ночью.
Ночью владели злые духи, невидимые в черноте её покрова, как не было видно сейчас и самих воинов, шедших по саванне, мимо реки. Ночь была вся во власти унганов, и только они могли хорошо чувствовать себя среди неясных звуков, жутких шорохов, громких стонов, и жутких воплей, издаваемых духами леса.
Мамба, заслышав скрип, вскрик, глухое рычание, только смеялся на это, давая каждый раз новое объяснение. То это два ствола рядом растущих деревьев, тёрлись друг о друга, издавая дикий стон, то ночная птица, или, смешно подумать, жаба, верещали замогильным голосом, грозя забрать с собой душу заблудшего путника или воина.
Рык леопарда не пугал его, а только злил, и Мамба бешено вращал своими белыми белками глаз, которые, как будто бы, светились в темноте, и высматривал добычу, поглаживая при этом приклад ружья.
Конечно, он был унганом… Великим унганом, самым сильным из всех, о которых Момо когда-либо слышал. Об этом шептались женщины в селениях, со страхом замирая, когда он проходил мимо, и, в то же время, страстно желая занять место возле него, поселившись в хижине. Его копьё, с мёртвыми змеями, приносило в сердца воинов леденящий ужас.
Все знали, кто погибнет от этого копья, тот вечно будет привязан к нему, а душа превратится в одну из многочисленных змей, что служат Мамбе, и защищают его в бою.
Поэтому, он только кивал, слушая своего вождя и пресекал все разговоры недовольных. Хотя, особо недовольных, никогда и не было. Все знали: Мамба готов к бою всегда, и если у кого-то были какие-то претензии, то он всегда их мог предъявить вождю. Предъявить, и оставить свою душу на кончике копья.
Желающих, обычно, не было, а кто пожелал, сейчас выли в бессилии, кружа вокруг лагеря. Зузу рассказывал, что когда он стоял часовым у хижины вождя, то слышал, как ругались мёртвые головы сотника и верховного вождя, и он так обоср… испугался, что боялся заступать туда ночью. А Мамба проснулся среди ночи, и, как клялся всеми богами Зузу, в самый разгар перепалки мёртвых душ, вышел из хижины, и, не обращая ни на что внимания, отошёл делать свои естественные надобности.
Сделав своё дело, он, перед тем, как зайти обратно в хижину, пнул шест с мёртвой головой верховного вождя Уука, со словами: «Хорош ругаться, горячие африканские парни», и, зевнув, пошёл в хижину, досыпать. После того, как перед хижиной появилась тройка мёртвых голов убитых Мамбой унганов, ночью, вообще, стало невозможно дежурить. И никто и не дежурил, чтобы не слышать этот беззвучный шёпот, ругающихся между собой голов.
Все прятались поблизости, и подбегали, когда Мамба просыпался, и собирался выходить из хижины. Делал он это всегда громко, то зевая, то другими способами своего организма давая понять, что проснулся. Утро, конечно, всегда заставало воинов на посту, так что Мамба так ничего и не подозревал. Да и чего ему бояться. Мёртвые головы надежно охраняли его сон, боясь, что он поработит окончательно их души, и не даст вернуться в чертоги предков.
Даже змеи поворачивали с пути, если, по глупости, заползали в его хижину. Эти истории воины передавали из уст в уста. Но, самые страшные истории рассказывала пятёрка воинов, которые побывали вместе с команданте в храме мёртвого бога. Многие не могли спокойно спать, наслушавшись их историй, бывших, одна страшнее другой. Ведь Мамба вступил в бой с мёртвым богом, имя которого никто не знал.
Один только пигмей Жало молчал, но его молчание было красноречивее слов, а то, как он смотрел на команданте, лишний раз показывало, как он боялся вождя, хоть и предан был ему всей душой. Надо было взять его с собой, но команданте не отпустил, оставив при себе, зачем-то.
Выкинув эти мысли из головы, он с досады наорал на бестолковых воинов, залезших в болото, вместо того, чтобы пойти по протоптанной тропе. Прошло две недели, и они, доплыв до нужного места на собранных из папируса лодках, потопали пешком в сторону города Банги.