Читать интересную книгу Черный фотограф - Светлана Успенская

«То, что надо», — решил сыщик и, маскируясь под папашу, вошел внутрь. Прогуливаясь по коридорам, полным оглушительно кричащих грудных детей, Леня изящно прикрывал камеру шапкой. Наконец он нашел своего клиента с семейством — тот сидел в ожидании приема врача около кабинета. У юной жены Феофанова — женщины с заурядной внешностью, довольно скромно одетой — был вид утомленный и измученный, свойственный всем матерям.

Соколовский сел неподалеку от них и, держа на коленях камеру, незаметно направил ее на Феофанова. Девочка, улыбаясь, прыгала на руках у матери и от удовольствия пускала пузыри, а сам дядя Толя, напоминавший больше любящего дедушку, чем счастливого отца, гремел перед лицом ребенка красной погремушкой.

— А где наш папочка, Лелечка, посмотри? Ах вот наш папочка. А какая у него игрушка! Ну иди на ручки к папочке, — говорила мать, устало передавая разыгравшегося ребенка отцу.

«Боюсь, слова будет трудно разобрать», — озабоченно думал Леня, стараясь не смотреть на тех, кого снимал. Он не боялся быть узнанным — прошло как-никак восемь лет с тех пор, как в последний раз они встречались с Феофановым, но все-таки не хотел привлекать к себе лишнего внимания. Тогда Леня был шестнадцатилетним мальчишкой с только что пробивающимся пухом над губой, а теперь он переменился так сильно, что мог, не опасаясь быть узнанным, ходить перед самым носом своего врага.

Подождав еще несколько минут, пока семейная пара не зашла к врачу, сыщик решил сразу же вернуться обратно, чтобы успеть заснять еще и их возвращение домой. Минут через двадцать он сидел уже в своем пункте наблюдения — на скамейке во дворе. Начинало смеркаться. Дул пронизывающий влажный ветер, снег был сырой и лип к рукам. Наконец показалась «девятка» — Феофановы возвращались из поликлиники.

— Толь, ты погуляй пока с Лелечкой, а я побегу кашку ей сварю, — сказала молодая женщина, передавая ребенка мужу.

Феофанов покорно посадил девочку в коляску и стал с ней прогуливаться, что-то с умилением рассказывая малышке. Та смотрела огромными удивленными глазами на темнеющее небо, на жильцов дома, вежливо здоровавшихся с гуляющим отцом, на голубей, которые клевали корку хлеба, брошенную сердобольной старушкой.

Вскоре Феофанов вошел в дом, а Соколовский решил, что на сегодня работа закончилась.

«Маловато материала, — переживал он. — Ну в магазине, ну в поликлинике, ну гуляет во дворе. Нет, мало, конечно. Вот бы в квартиру проникнуть… Но как? Был бы первый этаж, а то третий».

Вдруг Лене в голову пришла гениальная идея. Он вспомнил расположение квартир на лестничной площадке и вычислил, где должна располагаться девятая. Шантажист обошел весь дом, задрав голову и рассматривая зашторенные окна. По счастливой случайности девятой оказалась однокомнатная угловая квартира с окнами в торце дома. Перед ними рос огромный клен, раскидистые узловатые ветви которого доставали до самой крыши.

Уже совсем стемнело, в интересующем окне зажегся приветливый желтоватый свет, шторы не были задернуты. Леня огляделся. Только редкие прохожие спешили по своим делам, печально разглядывая лужи под ногами. Никому до него не было дела. Тогда, повесив камеру на плечо, он осторожно, стараясь не ударить ее, полез на дерево. Ноги скользили по обледенелому стволу, то и дело срываясь. Несмотря на несколько неудачных попыток, сыщик все-таки сумел долезть до первых толстых сучьев. Дальше было уже легче. Переползая с ветки на ветку, он ловко добрался до уровня третьего этажа и занял позицию для наблюдения на удобной развилке в ветвях, облепленной снегом.

Комната была видна как на ладони. Мать переодевала ребенка, сам Феофанов уже разгуливал по дому в толстом махровом халате и шлепанцах. Начинался тихий семейный вечер. Соколовский сидел на ветке, как огромная черная птица, и выборочно снимал те моменты, которые свидетельствовали о семейном счастье своего подопечного.

За шиворот ему сыпался снег, ноги затекли, но в пылу работы Леня не замечал неудобств. Он беспокоился только о том, как бы не кончился заряд в батарейках, и боялся, что для самого интересного момента может не хватить кассеты. Таким образом был снят скромный семейный ужин и укладывание ребенка спать.

Когда девочка уже дремала в своей кроватке в глубине комнаты и верхний яркий свет сменился приглушенным светом торшера, наступил самый нежный момент вечера. Мать склонилась над кроваткой, поправляя одеяльце, потом распрямилась, откинув с лица волосы, упавшие в беспорядке на лоб. К ней подошел Феофанов и нежно обнял. Женщина склонила ему голову на грудь и, кажется, заплакала. Ее плечи вздрагивали, Феофанов успокаивающе гладил женщину по спине, что-то ласково говоря ей. Потом он поцеловал ее, обнял и понес на диван. Свет торшера погас.

«Отлично, — прокомментировал Леня, довольный собой. — Как раз то, что надо. Конечно, фигуры мелковатыми получились, но, я думаю, и этого будет достаточно».

Осторожно скользя по стволу подошвами ботинок и придерживаясь за ветки, он спустился вниз и спрыгнул на землю. Дело в шляпе.

13

Леня с удовольствием, как заправский режиссер, монтировал фильм, сидя дома около телевизора. В конечный вариант он решил не включать сцены, в которых присутствовала Елена. Это было уже ни к чему. Ставка делалась именно на тот факт, что у Феофанова есть вторая жена и ребенок. К тому же не стоило привлекать к Елене подозрения. Мало ли что могло случиться. Феофанов еще тот хитрюга, мог догадаться, какую она играла в этом роль. Сама Елена, может быть, нечаянно проговорилась во время встреч о том, где она живет, где работает, а неизвестно еще, на какие действия способен этот дядя Толя.

Фильм был готов. Конечно, это был далеко не шедевр режиссуры и операторской работы, но для шантажа сцены подобраны были очень удачно.

Фильм начинался с гула «Детского мира». Вот к прилавку подходит пожилой мужчина (это Феофанов собственной персоной), просит показать детские костюмчики, советуется с продавщицей, потом отправляется выбирать манеж. Камера упирается ему чуть ли не в спину. Наконец манеж куплен, и дядя Толя, нагруженный покупками, садится в машину.

Новые кадры. Вид сверху, через оконный переплет подъездного окна — Феофанов выходит из автомобиля, достает вещи и сумку с продуктами и, навьюченный, как верблюд, заходит в дом. Крупно — фасад дома с названием улицы и дверь, куда он вошел, с номером квартиры. Далее — посещение детской поликлиники, сладкая парочка с ребенком. Счастливое лицо Феофанова — лицо примерного мужа и любящего отца. Потом прогулка с дочкой во дворе и коронные кадры — семейный вечер, снятый с риском для жизни через окно третьего этажа.

Фильм заканчивался трогательной сценой супружеской нежности и кинематографически идеальными кадрами, когда гаснет слабый свет в окне. То, что следует после этого, ясно как Божий день. Если у кого и могли возникнуть сомнения в трактовке начальных сцен: мол, любящий дедушка (дядюшка, родственник) помогает одинокой женщине, и что же в этом дурного, то в конце сомнения развеиваются, все становится предельно ясно. Не просто любящий родственник — но еще и любящий отец, любящий муж, просто нежный любовник, наконец.

Леня задумался. Надо было писать сопроводительное письмо. Сколько же ему стоит запросить с клиента за долгую изматывающую слежку, за «все хорошее», что было сделано его отцу?

«Пять тысяч — нормальная сумма, — решил Леня. — Больше ему быстро не собрать, невелика птица. А ждать мне некогда, я и так крупно потратился».

Встреча была назначена через три дня в том самом тихом скверике около набережной Москвы-реки, где Леня встречался со своим первым настоящим клиентом — Кожевниковым.

Он запаковал письмо и кассету с последней версией фильма в газетную бумагу, надел темные очки и решил сегодня же передать сверток по назначению. Не мудрствуя лукаво, шантажист решил, что не стоит связываться с почтой, да и в офис лезть тоже ни к чему — велика вероятность напороться на любопытную секретаршу или даже на жену директора. Так можно было все дело испортить, да и на работе Феофанов появлялся довольно редко.

Соколовский, благополучно миновав дремлющую вахтершу бывшего партийного дома, смело вошел в подъезд. Он решил передать сверток из рук в руки в тот тихий утренний час, когда ничего не подозревающий дядя Толя будет пить свой кофе, наслаждаясь покоем и благополучием. Дом был ему знаком как свои пять пальцев, здесь почти ничего не изменилось с того времени, как они отсюда уехали, — разве что в воздухе подъезда витал не свойственный ему ранее дух больших денег. Пыльные пальмы украшали лестничные площадки, а вот ковры были те же, с полустертым, наизусть знакомым рисунком.