Читать интересную книгу Воображаемый собеседник - Овадий Савич

— Я вам потом как-нибудь расскажу, — нетерпеливо ответил Черкас. — Мне теперь некогда.

— Ну, одна минута — ничего, — настойчиво сказал Петр Петрович, задерживая его руку в своей. — Какой звоночек?

Черкас хотел даже вырвать свою руку, но Петр Петрович держал ее крепко и пытливо смотрел ему в глаза. Черкас отвел глаза и пробормотал:

— Да нет, что вы… Так говорится только… ну, знаете, у кого-нибудь сердце заколет, он схватился за него, а ему и говорят: «Первый звоночек». В шутку, конечно.

— А-а… — протянул Петр Петрович и отпустил руку Черкаса.

— Но это я так, я пошутил, — сказал Черкас быстро. — Это, знаете, в старое время говорили тоже: «Время о душе подумать».

С Черкасом случилось что-то очень странное. Он во второй раз сегодня смешался, чувствуя, что после одной неловкости он сделал другую. Петр Петрович внимательно посмотрел на него и тихо сказал:

— Что же вы не уходите, Аполлон Кузьмич, вы ведь торопились.

— Я бы не хотел, чтобы вы меня плохо поняли, — запинаясь, ответил Черкас.

— А зачем я буду вас плохо понимать, — возразил Петр Петрович. — Как вы сказали, так я и пойму. До свиданья, Аполлон Кузьмич.

Черкас пожал плечами, помялся, но не нашел слов и удалился.

Петр Петрович посидел еще на скамейке один, закрыв глаза. Он не думал о словах Черкаса. Они прошли мимо него. Он сказал: «А-а!» — не потому, что испугался или согласился с Черкасом, а потому лишь, что своим звоночком актер переносил объяснения причин скуки в иную совсем область. Эта область Петра Петровича сейчас не волновала и даже не интересовала. Когда начали затекать ноги, он встал и пошел домой.

Дома ничего не изменилось, конечно, разве только в опасливых и до того взорах домашних замелькало теперь какое-то недоверие, испуг, вопрос. Петр Петрович не знал, что Елизавета утром была у Лисаневича и что родным теперь все известно, и слегка удивился новому выражению их глаз. Он все прекрасно видел, напрасно они надеялись скрыть что-нибудь от него. Но это его не трогало.

Он выпил чаю, походил по комнатам. Ему предложили снова прогуляться. Это показалось ему бессмысленным: все ходить по улице без цели да сидеть в саду. Он стал придумывать себе занятие. Собственно говоря, день его был не заполнен оттого, что он не был на службе. От этой мысли он перешел к мыслям о сослуживцах. Он вспомнил Райкина и Геранина, их отношение к нему, проводы в коридоре, которые они ему устроили, пожелания и взгляды. Другие отошли как-то в сторону. Вместе с тем его заинтересовало вдруг, как прошел в распределителе день без него — первый день за несколько лет. Он решил пойти к мальчикам, как он всегда называл Райкина и Геранина, посмотреть на них, обрадовать их своим приходом и заодно узнать все о распределителе. Час был уже подходящий.

Мальчики жили вместе на окраине города в небольшом домишке. Петр Петрович с трудом разыскал их — адрес их был у него записан, как и все адреса сотрудников распределителя. Подходя к их дому, он еще издали услышал игру на мандолине. Очевидно, окно было раскрыто и грустный всегда Райкин упражнялся после службы.

Когда Петр Петрович вошел в их комнату, они оба вскочили и выпучили на него глаза. Они были так удивлены, что даже не поздоровались.

— Чего вы? — ласково спросил Петр Петрович. — Делать мне нечего, я и пришел к вам, принимайте гостя.

Но мальчики не двинулись с места и как будто чего-то не понимали.

— Ну, — нетерпеливо сказал Петр Петрович, — сесть-то хоть дайте. Живете ведь у черта на рогах.

Райкин пододвинул ему стул и растерянно взглянул на товарища. Тот погрозил ему незаметно кулаком, а сам постарался выдавить улыбку, что было ему нетрудно, так как он улыбался всегда, и сказал:

— Это мы от радости, Петр Петрович. Соскучились очень, а когда повидали бы, не знали. И не ждали мы, что сами придете к нам.

— Один день не видали, а уже соскучились? — усмехнулся Петр Петрович.

Мальчики снова смущенно переглянулись и промолчали.

— Ну, что на службе было? — усевшись, спросил Петр Петрович.

— Да, что ж, — тихо ответил Геранин. — Ничего не было особенного. Как всегда.

— Попало вам от Анатолия Палыча?

— За что? — удивился Геранин.

— Ну, как обычно. За суету вашу.

— Да нет, что же, — не понимая шутки и отчего-то поеживаясь, ответил Геранин. — Как всегда.

— Что вы скучные какие?

Мальчики промолчали. Петр Петрович вздохнул и уже равнодушно спросил:

— Ну, а остальные как?

Мальчики словно боялись чего-то, боялись, может быть, невпопад ответить, не понять вопроса или сказать не то, что нужно. На этот раз ответил Райкин:

— И все то же… ничего…

— Что вы на меня так смотрите, будто я вас съесть пришел? — недовольно спросил Петр Петрович.

Мальчики, так и не присевшие, испуганно посмотрели на него и опустили глаза. Потом Райкин робко выговорил, покраснев и запинаясь:

— Мы думали… вы уедете, Петр Петрович.

— Уеду? Зачем уеду?

— Отдохнуть, — упавшим голосом ответил Райкин, словно проговорился о том, что надо было скрывать.

— Я дома лучше отдохну, — сказал Петр Петрович. — Я думаю, весь этот отдых мне вообще ни к чему. Я бы лучше по-прежнему ходил на службу.

— Ах, нет, — горячо сказал вдруг Геранин, — вам обязательно отдохнуть надо! Столько трудились, работали…

Петр Петрович не слушал его. Он что-то вспомнил и неожиданно сказал:

— Да, вы ведь тоже за меня заплатили. Небось денег-то нет у вас. Вот я дома взял. Сколько выложили, говорите.

Мальчики так сконфузились, что Райкин даже закрыл лицо рукой. Геранин попытался сказать:

— Нет, мы не… это… мы не…

— Ну, что врешь, — спокойно остановил его Петр Петрович. — Я ведь видел. Только не знаю, сколько вы дали.

— Пять рублей, — чуть ли не со слезами на глазах выговорил Геранин.

— Вместе?

Геранин кивнул. Он не мог уже больше открыть рот.

— Ну, вот вам, — сказал Петр Петрович и положил пять рублей на стол. — Спасибо, мальчики. Я ведь знал, что у вас денег нет. И зачем вы выложили, я не понимаю. Черкас — мой знакомый, чего вам за него отвечать?

— Мы не за него, — прошептал Геранин, — мы за вас.

— За меня? — удивился Петр Петрович, — Так ведь я ему дал, а не себе взял. Ну, ладно, это уже прошло. Остальным придется подождать, нету сейчас у меня. Не разорятся, наверно.

— Возьмите, Петр Петрович, — сказал Райкин, не глядя ни на кого и указывая на лежавшие на столе деньги. — Вам нужно. Мы обойдемся. Возьмите!

— Чудаки, — усмехнулся Петр Петрович, — если б не было у меня, я б вам не принес. У Черкаса, наверно, денег больше, чем у вас. Ну, расскажите мне что-нибудь.

— Да нечего рассказать-то, — робко ответил Райкин.

— Тогда на мандолине сыграй, — попросил Петр Петрович. — Я слышал, как ты тут наигрывал. Ну-ка!

Райкин взял мандолину, сел и стал играть. Геранин отошел в сторону, не то не желая мешать, не то боясь, что Петр Петрович с ним заговорит. Райкин играл что-то очень печальное, Петр Петрович полуслушал, полузабылся. Ему стало очень грустно, беспричинно грустно. Он глядел в окно, небо было сегодня прозрачное, очень тихое, низко кружили ласточки. Вдали виднелась узкая каемочка леса и в стороне — голубой купол с золотым крестом. Петр Петрович вспомнил, что тут где-то должно быть кладбище, и подумал, что оттого, верно, все так тихо, кругом и печально. Он тяжело вздохнул и вздрогнул, потому что слеза упала на его щеку.

— Райкин, Райкин! — зашептал Геранин, вытягивая губы и показывая головою на гостя. — Что ты играешь, дура!

— А? — словно очнулся Петр Петрович. — Нет, ничего, пусть играет.

— Да нет же, разве можно, — решительно заявил вдруг Геранин. — Веселое надо играть, а это что. Ну-ка, Райкин!

Он схватил свою гармонь, и оба заиграли плясовую. Петр Петрович усмехнулся. Этот же мотив они играли у него на именинах, и под него танцевал Черкас. Веселее от этого Петру Петровичу не стало. Он встал, они оборвали игру и посмотрели на него.

— Ну, прощайте, — сказал он им. — Спасибо. Приходите как-нибудь.

И ушел. Они проводили его и долго глядели ему вслед, но почувствовали все же большое облегчение. Они не знали, как надо обращаться с больным, а сослуживцы успели уже внушить им, что Петр Петрович серьезно болен. Оттого-то они так испуганно встретили его и оттого запинались. И еще им было совершенно непонятно, как это вышло, что Петр Петрович взял деньги. Но как бы это ни вышло, они любили его по-прежнему, может быть, даже больше, потому что жалели, но они не могли встречаться с ним глазами. Прежде он был для них безупречен. Теперь они боялись, что в их глазах он прочтет и вопрос, и укор.

Петр Петрович вернулся домой и рано лег спать. Вначале ему не спалось, он слышал, как разговаривали в столовой, как разошлись, как Елена Матвевна, боясь зажечь свет, чтобы не разбудить мужа, раздевалась в темноте. Ему не хотелось открывать глаза, и он притворился, что спит. Потом он действительно заснул. Никакие сны ему не привиделись. Но проснулся он вдруг, в холодном поту, с сильно бьющимся сердцем. Сперва он ничего не мог понять, потом услышал в ушах настойчивый звон. Он прочистил ухо, но звон не унимался, а заполнил всю комнату. Он вдруг вспомнил: «первый звоночек». Ему стало очень страшно. Темнота его пугала, дыхание обрывалось. Он натянул одеяло до горла и прошептал: