Ах Марианна, ах мерзавка, он же женатый мужчина! Мало ли что было до свадьбы?! Мало ли на каких сеновалах он тебя валял?! Это еще не повод, чтобы пялиться вот таким беззастенчивым взглядом!
— Кхе… Боюсь, сын мой, тебе не найти таким путем стрелявшего из арбалета, — сказал отец Бонифаций вкрадчивым голосом. — Все в замке знали о том, что у Изабеллы сегодня званный ужин. Все знали о приглашении. Все знали, что вы пойдете через рыцарский зал: другого пути все равно нет… Кхе. Вот… Боюсь, сын мой, что ты в заблуждении. Старые арбалеты иногда стреляют совершенно случайно, от толчка, от поломки механизма или еще от чего…
Придворные дружно вздохнули. Изабелла с одобрением посмотрела на святого отца и откинулась на спинку кресла. Хендрик в задумчивости тер подбородок, его ловушка не удалась, никто из обитателей замка не выдал себя. Над столом висела пелена неловкости и подозрительности. Ужин Изабеллы был безнадежно испорчен.
— Где же шут? — сделала вдова последнюю попытку завершить пир на подобающей ноте. — Варкоч! Исполни какую-нибудь балладу!
Варкоч с готовностью выскочил на середину зала, скорчил смешную рожу, перебрал струны лютни и объявил:
— Баллада о победителе!
Дамы поерзали на креслах, устраиваясь поудобней. Кавалеры запаслись бокалами с вином. Я спохватилась и опустила глаза в пол. Шут дождался тишины и запел. Но не было это песней, а скорее было речитативом в сопровождении тихой музыки. И пробрала меня дрожь, и застыли дамы в неподвижности, и забыли кавалеры о вине.
БАЛЛАДА О ПОБЕДИТЕЛЕ
Слышишь? Это знамена хлопают на ветру.
Слышишь? Это солдаты стучат палашами о щиты и кричат: «Хоррэй! Хоррэй!», чтобы устрашить неприятеля.
Слышишь? Это летят комья земли из-под копыт боевых коней, несущихся во весь опор к стенам крепости.
Сейчас они сметут жалкое ополчение защитников, проломят ворота и ворвутся на улицы города.
И начнется самое интересное.
Ты слышишь, как они вламываются в дома и крушат утварь?
Ты слышишь, с каким хрустом вонзается топор в спину старика?
Ты слышишь, как кричит женщина?
Чтобы женщина не кричала, ей надо заткнуть рот.
Чем заткнуть рот женщине?
Фатой.
Покидая завоеванный город, прихвати с собой трофей.
А женщине скажи, что ты ее похитил, как нетерпеливый супруг.
Чем солдат-победитель хуже законного мужа?
Ты говоришь, браки совершаются на небесах?
Ложь.
Вздохи при луне и мадригалы под балконом заканчиваются освященным церковью изнасилованием.
Чем отличаются солдаты от мужей, которые набрасываются на беззащитных жен в собственных альковах?
И те и другие лишь утоляют похоть.
Первые называют это правом победителя.
Вторые — супружеским долгом.
Деловито и равнодушно, будто забивая гвозди, они терзают женские тела, нимало не заботясь о тех муках и боли, что доставляют им.
Что им слезы унижения и обиды?
Что им стыд и отвращение?
Знай, пыхтят, мнут, кусают.
Что им — храпящим после плотских утех — бессонные ночи женщин?
Что им за дело до кровоточащих сердец, которые со временем покрывают рубцы равнодушия?
Блажь.
Рыцарский турнир за благосклонный взгляд прекрасной дамы после венца оборачивается рабством в постели.
Мокрые губы, жадные руки и жестокое колено зажимают девичье тело на шерстяном одеяле и используют его для выполнения супружеского долга.
Завоеванные женщины безропотно сносят потные ладони и рев удовлетворенного быка-производителя в момент зачатия.
И что останется от глупых признаний, краски смущения и вмятин зубов на кулаках, искусанных от сдерживаемых порывов?
И что останется от растрепанных букетов полевых цветов, заброшенных на балкон?
Что останется от неумелого бренчания на лютне, от признаний при луне?
Мираж.
И останутся воспоминания.
Останется тоска по непрожитым балладам.
Тоска по потерянному прошлому и не обретенному будущему.
Чем же законные мужья лучше солдат?
Они такие же победители, после которых остаются выжженные тела и изнасилованные души.
Чем солдат хуже супруга?
Солдаты хотя бы честны в своих намерениях: они не поют серенад и не обещают любви.
Чем заткнуть рот побежденной женщине?
Фатой.
Варкоч придержал струны. В смущенной тишине нарядной залы всхлипнули дамы. Изабелла оглянулась на отца Бонифация в полной растерянности. Тот был поглощен изучением ногтей на правой руке. Хендрик смотрел на шута в глубокой задумчивости, смотрел на него и как будто не видел.
Магнус всхрапнул и разлепил глаза.
— Что? Десерта не будет? — Он шумно высморкался в скатерть. — Хендрик, сколько можно киснуть на бабских посиделках? Поехали на охоту, а? На оленя! Я знаю такие места!..
— О! Какая чудесная мысль! — воскликнула Изабелла, оправившись от растерянности. — Охота — это так весело!
И голоса придворных вторили ее словам…
Я улыбнулась шуту и поманила его пальцем. Приблизившись, Варкоч отвесил глумливый поклон. Я выбрала самое красивое яблоко из вазы, что стояла передо мной, и подала ему. Он расплылся в глупой ухмылке и чуть заметно подмигнул, прекрасно понимая, за что я его поблагодарила.
Варкоч вонзил зубы в сочную мякоть, откусил кусок, прожевал и проглотил его с обычными для шута ужимками. Открыл рот для второго укуса, и вдруг его лицо побелело, он захрипел, выронил яблоко и повалился на пол. Тело его несколько раз дернулось и затихло. Глаза остекленели, а изо рта пролилась струйка слюны.
— А-а-а!!! — вонзился в уши визг Изабеллы.
Да, вонзился визг…
Маркграф втолкнул меня в розовую опочивальню, прижал к стене и сжал горло пальцами. У меня перехватило дыхание то ли от нехватки воздуха, то ли от вида его бешеных глаз.
— Это ты?! Это ты его отравила?! Ты — ведьма! Кто тебя подослал?! Кто стрелял из арбалета?! Куда ты бежала?! С кем ты говорила?! Что ты задумала?!
Я хрипела, совсем как Варкоч перед смертью. В голове все плыло и звенели погребальные колокола. Хендрик внезапно разжал пальцы, и я сползла на пол, держась за горло и кашляя. Он плеснул водой, и я чуть не захлебнулась.
— Ну, говори! — Маркграф приблизил сведенное яростью лицо и тряхнул так, что я ударилась затылком о стену.
— Я… Я… Яблоко предназначалось мне, — прохрипела я из последних сил.
Он как-то разом обмяк и опустился на пол рядом. Я тихо плакала от жалости к себе и обиды на весь мир, совсем позабыв, что уже выплакала все слезы по дороге в Грюнштайн.
— Прости… — тихо сказал он.
А во мне поднялась такая волна злости и отчаяния, что я, путаясь в подоле ненавистного желтого платья и цепляясь за неровную поверхность резных панелей стены, встала во весь рост и срывающимся от ярости голосом сказала:
— Я — слабая женщина, я — жалкий трофей солдата-победителя. Но что это за победитель, который прячется за женщину?! Я не буду больше тенью Агнес, я не жалею быть привидением! Я лучше продам душу дьяволу, чем буду лицедействовать в этом балагане! И не нужна мне никакая награда! И не хочу я никаких платьев и драгоценностей!
Под конец я уже орала.
Хендрик сидел на полу и с интересом слушал мою гневную речь. А я, злясь от того, что все мои слова падают в черную пропасть его равнодушия, стала срывать с себя серьги, ожерелье и обручальное кольцо и метать в него.
— Прекрати сейчас же! — он поднялся с пола и притянул меня к себе. В его глазах светился знакомый огонек похоти, который я уже видела в рыцарском зале.
— Хендрик, — сказала я внезапно севшим голосом, первый раз назвав его по имени, но мне было не до придворного этикета. — Хендрик, это не то кольцо.
Я никак не могла стянуть с пальца обручальное кольцо.
Он переменился в лице и опрометью выскочил из опочивальни, крича на ходу:
— Гунда, никуда не уходи! Никого не впускай!
— А, и не уйду, — проворчала она, заходя в комнату. — А, и не впущу. И тебя, глупый мальчишка, не впущу… — Она покачала головой, с осуждением рассматривая облитое водой желтое платье и разбросанные по полу драгоценности. — Ведьма, как есть ведьма… И где он только тебя нашел?! Так с маркграфом разговаривать… Другую бы просто убил.
Выполняя распоряжение хозяина, она заперла дверь на замок, а тяжелый ключ повесила на кольцо у пояса.