попробовать поговорить гекзаметром?
— Льва немедийского шкуру схвати, о мой отрок безмозглый, — начал я, но Гилас, снова собравшийся умирать, проблеял, словно обычный баран, а не морской и пришлось прикрикнуть на парня, перейдя на низкую прозу:
— Двумя руками шкуру возьми и повыше ее подними! Не видишь, она Тифию на глаза налезает? Сейчас урулит он нас куда-нибудь, в дупло к Полифему.
Пока мы препирались и смешивали стихи Гомера со строчками Симонова, рядом с нами и в небе, над нами, шел бой.
Я поначалу думал, что творения Ареса — создания безмозглые. Ан, нет. Мозги у них есть, да еще какие! Атакуют умело, стараясь не подставляться.
Правильно оценив появление нашей «авиации», медные птицы разделились на две боевые группы. Та, что поменьше, атаковала Бореадов, пугая близнецов медными клювами, отчего крылатым братьям приходилось не столько стрелять, сколько уворачиваться от ударов, а то и удирать, выписывая по небу замысловатые виражи. Я уже не раз задавал себе вопрос — как это дети Борея умудряются летать по небу на таких маленьких крылышках, что противоречит и физическим и биологическим законам, но ответа так и не нашел. Летают, и ладно. Птиц не сбивают, но, по крайней мере, отвлекают от нас часть неприятельских сил.
На палубе дела шли неплохо. Щитоносцы, умело прикрывали товарищей, а лучники посылали в небо стрелу за стрелой, поражая самых настырных пташек, приблизившихся к нам ближе, чем оно того стоило. Нам повезло, что брюшки у птиц оказались не бронированными. Видимо, их создатель не думал, что кто-то осмелится давать отпор и сбивать его творения. А Геракл, с его огромной силой и меткостью, умудрялся пробивать даже «бронированные» места — и головы и крылья.
Но все-таки, время от времени то одна, то другая птица прорывалась и засыпала моих товарищей медными, заточенными до остроты бритвы перьями. И не каждое перышко застревало в досках или впивалось в палубу. Вон, у Тесея из плеча торчит медное острие, а победитель Минотавра, словно бы не замечает ранения, прикрывая щитом своего напарника, стреляющего из лука. А тут на палубе лежит парень, имени которого я не знаю, а возле него суетится Асклепий, перевязывающий грудь. Я чуть было не бросился на помощь, но, увы, надо было прикрывать Тифия, это важнее.
— Эй, потеряшка таврическая, тебе ногу не жжет? — услышал я голос кормщика.
Не враз и понял, кто у нас «потеряшка», да еще и «таврическая», потом осознал, что это я и есть. Ишь, как он образно! А что у меня с ногой?
Ох ты, Медуза Горгона и Колосс Родосский в придачу! Оказывается, в мое бедро угодило перо, а теперь из ноги торчит только его хвостик. Или, как правильно-то — очин? Вот тебе раз...А я тут стою, ничего не замечаю, а у самого под ногами уже натекла целая лужа крови. И что теперь?
— Эй, малек из царской семьи, шкуру бросай и кормило держи, — буркнул Тифий, показывая Гиласу на руль.
— А птицы? — робко возразил паренек, на что кормщик только махнул рукой: — Перво-наперво товарищу нужно помочь, а уж потом все остальное.
Львиная шкура полетела на палубу, а Тифий дал указания Гиласу:
— Вон, видишь спереди волна идет? Так правь судно поперек волны, и все дела.
Я почувствовал, что начинаю слабеть, поэтому позволил себе улечься на палубу.
— Ну-ка, заморский чудак, дай-ка гляну,— проговорил Тифий, а затем, без всякого предупреждения, без церемоний вытащил медное перо из моего тела. Послушав все то, что я высказал, старик уважительно покрутил головой. — Вон как умеешь... А я таких слов ни у финикийцев, ни у троянцев, даже у чернокожих нубийцев не слышал.
— Он тут недавно Геракла к какой-то матери послал, так Амфитрид до сих пор думает, куда идти, — наябедничал Гилас.
Мне стало слегка стыдно за «недозволенную» речь и я вздохнул:
— Поднахватался, пока у тавров в плену был, теперь лезет из меня всякая дрянь.
— Хорошо, что она из тебя лезет, хуже, коли дрянь в тебе остается, — совершенно серьезно сказал кормщик, прощупывая мою ногу. — Только, когда она из тебя лезть начинает, в сторонку отходи, чтобы других не задело.
А вот теперь мне стало совсем стыдно.Захотелось провалиться сквозь палубу, и утопиться в негостеприимной море.
— Прости, это я не нарочно, — повинился я перед стариком, а тот лишь кивнул: — Понимаю, что когда в тебе вершок меди сидит, то и не так вывернет.
— Может, Асклепия позвать? — предложил Гилас.
— Можно и Асклепия, только к чему? — пожал плечами старик, вытаскивая откуда-то свой мешок. Покопавшись, достал оттуда узкую полоску холста, свернутую в рулон и принялся бинтовать мою ногу. — У целителя нашего сейчас дел невпроворот, пусть себе лечит. А тут, рана, хотя и глубокая, но неопасная, кость цела. Крови ушло много, так ведь Асклепий-то кровь назад не вернет, верно? Сейчас перевяжем, пару дней полежишь, вина попьешь, с недельку похромаешь, а потом можешь по девкам бегать.
— По наядам он бегает, — слегка завистливо хихикнул Гилас.
— А по мне, так без разницы, будь она хоть наядой, а хоть дриадой, — философски заявил старик и вынес заключение. — Главное, чтобы хвоста не было и дышала. Ежели, все на своих местах, значит девка.
[1] Константин Симонов. Сын артиллериста.
Глава десятая. Поцелуй Аталанты
Мы все-таки сумели отбиться, уничтожив почти всех летучих тварей. Может, штук пять «птичек» и уцелело, но они теперь не представляют угрозы для проплывающих путешественников. Надеюсь, со временем морской воздух и сырость сделают свое дело, добив уцелевших.
Правда, нам и самим изрядно досталось — из сорока пяти членов команды человек двадцать получили ранения — у кого полегче, у кого-то потяжелей, и Асклепий твердо сказал (почти приказал!) Ясону срочно идти к берегу. Дескать — раненых много, а воды мало, а еще и жара, да такая, что даже бывалый Тифий изнемогает. Так что, если не пристанем, то денька через три половина команды превратится в покойников, а мертвецов на весла не посадишь. И так уже есть опасение, что одного из наших живым до берега не довезем, поэтому, не стоит усугублять.
Ясон, человек умный, все понимает, только вот, куда плыть? И дело не только в раненых (герои,