— Ладно, давай диктуй.
Охранник виновато потупился:
— Забыл я его.
— Как забыл? — неприятно поразился Филатов.
— Вы понимаете, я обычно ничего не забываю, у меня очень хорошая память. Но тут в потасовку одну встрял, получил маленько по голове — и забыл. Со мной впервые такое.
— Говорил же я тебе, записать надо! — с досадой сказал Филатов.
— Так я же запомнил.
— Ну так скажи, раз запомнил!
Охранник молчал.
— Мой учитель физики в школе, — назидательно произнес Филатов, — любил повторять, что самый тупой карандаш острее, чем самая острая память. С тех пор я много раз убеждался в том, как это верно.
— Теперь буду носить карандаш, — покорно согласился охранник.
Филатова взяла досада.
— А ты не мог бы еще раз удариться, чтобы вспомнить?
Охранник посмотрел на него укоризненно.
— Грех смеяться над увечными, — произнес он очень серьезно.
Филатову стало неудобно.
— Извини.
— Бывает, — незлобиво ответил охранник. — Я бы треснулся, если бы это помогло, честное слово.
— Не надо! — остановил его Филатов. — Я пошутил.
Он решил, что этот след потерян навсегда. Примерно через неделю охранник с радостным лицом влетел к нему в кабинет.
— Вспомнил, все вспомнил! — воскликнул он.
Филатов уставился на него с недоумением. Странно было наблюдать такую искреннюю и почти детскую радость на обычно суровом лице бывшего спецназовца.
— Что вспомнил? — спросил он.
— Ну как же! Вы же сами просили — номер катафалка.
— Молодец! — похвалил Филатов. — Давай диктуй!
Охранник положил перед ним бумажку с номером.
— Я сразу записал, — сказал он, — а то мало ли что.
— А это точно он? — усомнился Филатов.
— Точнее не бывает! — заверил его охранник. — Могу поклясться.
— Хорошо, если так. — Филатов спрятал ценную бумажку в карман. — А как вспомнил-то?
— Почти так же, как и забыл, — расплылся в улыбке охранник.
— Как это?
— Лампочка у меня дома перегорела. Я и полез менять. Смотрю, а колба на одной нитке держится. Ну, я ее оторвал, взял плоскогубцы и давай выкручивать цоколь. Но видно, на контакты попал. Меня током и ударило. Причем хорошо так прихватило, не отпустило, как обычно бывает, а трясет и держит. Я прямо все колебания тока чувствую, все эти пятьдесят герц. Хочу выругаться — и не могу, повторяю только первую букву: «Б-б-б-б…» А потом рванулся — и отдернул руку.
— И что?
— Тут и номер всплыл сам собой — отчетливо так.
— Интересно, — произнес Филатов. — А других способностей у тебя не появилось?
— Каких?
— Ну, говорят, что некоторые после сильного удара током становятся ясновидящими.
— Нет, — засмеялся охранник, — этого нет. Вот номер вспомнил — и то слава богу.
Он пошел к дверям.
— А что хотел крикнуть-то? — спросил вдогонку Филатов.
В этот момент в кабинет заглянула Настя.
— Ну как что? — смутился он. — Какое у нас слово на букву «б» начинается?
— Баобаб? — подсказала Настя, не слышавшая начала разговора.
— Точно! — согласился охранник и исчез.
По номеру катафалка быстро отыскалась похоронная контора. А там за небольшую сумму, уплаченную девочке на ресепшн, помощник Филатова разузнал, что это был за гроб. Он действительно прилетел из Белграда и именно тем рейсом, которым прибыл Филатов. Но лежал в нем отнюдь не Слободан, а сербский предприниматель русского происхождения, пожелавший в своем завещании, чтобы его похоронили на родине рядом с могилами родителей.
Еще одна ниточка, казавшаяся такой перспективной, оборвалась. «Ничего, — утешал себя Филатов, — как говорят американцы, отрицательный результат — тоже результат. Будем искать по другим направлениям».
ГЛАВА XXIII
ТРАУРНЫЙ ПОЕЗД ЛЕНИНА
По субботам Филатов порой посещал клуб коллекционеров моделей железных дорог, размещавшийся в Политехническом музее. Железные дороги были его увлечением с детства, с тех самых пор, как отец купил ему в «Детском мире» на Лубянке одну из первых железных дорог фирмы «Пико». Они только-только начали тогда поступать в продажу. То-то радости было! Мерный перестук колес, бегущих по игрушечным рельсам, очаровал Сашу Филатова сразу и навсегда.
С тех пор он не изменял давнему увлечению, только все увеличивал и увеличивал свою коллекцию, которая разрослась в настоящее железнодорожное государство.
Из каждой своей зарубежной поездки он что-нибудь да привозил для коллекции. А из Белграда не привез ничего. И он решил поискать для нее что-нибудь в клубе.
В этот раз один из самых старых и почтенных членов клуба, отставной полковник железнодорожных войск Владислав Петрович, которого все звали просто Петровичем, демонстрировал свое новое приобретение — модель траурного поезда Ленина. Со стоял он из точной копии паровоза, стоявшего памятником на Павелецком вокзале, собственно траурного вагона, выкрашенного, вопреки исторической достоверности, в черный цвет, и вагона с красноармейцами охраны.
Траурный вагон имел откидную крышу, открывавшую внутреннюю часть. Там стоял гроб с никелированными ручками. Крышка у него тоже была откидная, а внутри лежала нарядная маленькая кукла с закрытыми глазами, на удивление похожая на Ленина.
Все толпились вокруг стола, цокали языками и спрашивали:
— Где купил такую красоту?
— Так, по случаю досталась, — уклончиво отвечал Петрович.
— Дорого?
— Не дешево.
— Ишь ты, — произнес кто-то, — прямо матрешка железнодорожная.
Петрович никому не давал телефон мастера, который изготовил поезд. Во-первых, чтобы не дергали. Работа эта долгая, кропотливая и суматохи не любит. Во-вторых, настоящие мастера обычно имеют дело с одним коллекционером, который затем и перепродает их товар со своей наценкой.
Филатов знал Петровича давно, еще со времен своей первой дороги «Пико». Он поздоровался с ним за руку, осмотрел траурный поезд и произнес:
— Вещь! Я тоже такой хочу.
— У него сейчас нет, Саша, — остудил его пыл Петрович.
— А когда будет?
— Не знаю.
— Дай телефон!
Петрович сначала отнекивался, но потом отвел его в сторонку и продиктовал номер.
— Только тебе, — предупредил он. — Никому не раздавай.
Филатов кивнул и заметил:
— Странную он тему выбрал для изготовления модели, тебе не кажется?
— Нормальную, — встал на защиту мастера Петрович.
— Да?
— Для него это — нормально.
— Почему?
— Он работает в похоронной фирме.
— А-а, ну тогда — да, — согласился Филатов, — тогда это вполне по его специальности.
Он полюбовался еще немного на похоронный поезд и уехал. В другое время у него вряд ли возникло бы желание заполучить в коллекцию такую пугающую игрушку, но сейчас, после похорон в Белграде, он почему-то чувствовал, что она ему необходима.
Позвонив по полученному от Петровича телефону, он услышал тихий и какой-то тусклый голос похоронного клерка.
— Добрый день! — сказал Филатов, не называя себя. — Я от Петровича. По поводу траурного поезда.
— Вы хотите его купить? — спросил тот.
— Именно, — подтвердил Филатов. — Я его видел, и он мне понравился.
— Он всем нравится! — удовлетворенно сказал клерк.
— Так уж и всем? — усомнился Филатов.
— Всем, кто не испытывает страха перед мертвыми.
— Я не испытываю, — немного самонадеянно сказал Филатов.
— Давно? — поинтересовался клерк.
Филатов удивился такому вопросу, но все же ответил.
— С некоторых пор. А вы? — не удержался он.
Клерк издал короткий смешок:
— Очень давно. Последствия профессии. Кстати, вы знаете, на чем основан страх живых перед мертвыми?
— На чем же? — спросил Филатов. Разговор его заинтересовал.
— На внешнем сходстве и внутреннем различии. Вроде бы и похож мертвый на живого, да не тот. В нем нет главного признака — самой жизни.
— Верно, — согласился Филатов. — Но если бы в нем была жизнь, он не был бы мертвым.
— Согласен, — сказал клерк. — Таково неразрешимое противоречие. Кстати, той же природы и ненависть мужчин к женщинам, а также наоборот.
— Какой?
— Они похожи друг на друга, но все же не такие, другие.
«Да он прямо философ, — подумал Филатов. — Это тоже следствие профессии? И свои ли мысли он мне излагает или повторяет чужие?» Разговор ему уже прискучил. Как человек живой и деятельный, он не любил отвлеченных теоретизирований.
— Очень может быть, — сказал он, чтобы закрыть тему. — Так что там с поездом?
— Он еще не готов.
— А когда будет готов?
— Трудно сказать.
— Мне нужен лишь траурный вагон с начинкой.
— Но его тоже нужно еще закончить.
— Ну так закончите побыстрее. Я заплачу.