Тем временем явился гайдук, посланный за водой, а из противоположной двери — другой, возгласив со всем возможным радушием:
— Госпожа просит пожаловать к столу, перекусить.
Исправник с недоумением поглядел на заседателя, но тот, пряча улыбку, отворотился руки помыть.
— Как, вы женаты? — осведомился он тогда у Топанди.
— О нет. Не жена это, — ответствовал тот. — Сестра.
— Но мы уже званы к соседу вашему на обед.
— К Шарвёльди? Это не беда. Идучи к нему обедать, не мешает вперёд у меня позавтракать. Вдобавок ваше обещание отведать вина. Для меня это conditio sine qua non;[65] обещанное должно быть выполнено. И потом, долг вежливости: разве может человек воспитанный даме отказать?
Последний довод оказался решающим. Даме нельзя не покориться, даже если располагаешь вооружённой силой. Такое настояние обязывает уступить.
И господин исправник стерпел третье посягательство на свою особу, позволив увлечь себя под руку в столовую.
Топанди громогласно отдал гайдукам приказание позаботиться о каменщиках и стражниках, накормить-напоить их честь по чести.
— Нет, позвольте, — предупредил он возражения исправника, — Вы своё дело сделали, а этим славным ребятам ещё стены обскребать; все в краске, извёстке будут, сами подумайте. И стражам общественного порядка тоже незачем по моей милости страдать. Но вот и сестра.
В дверях напротив как раз показалась помянутая госпожа.
Ей нельзя было дать больше пятнадцати лет. На молодой хозяйке дома было опрятное белое платье, по тогдашней моде — до пят и с кружевной отделкой понизу; талия перехвачена широкой розовой лентой. Лицо смугловато-бледное, но тем ярче — пухлые алые губы, обнажающие во время разговора ослепительные зубки: как жемчужная брошь на красном бархате. Густые брови почти смыкались на переносице, а живые чёрные глаза так и посверкивали из-под длинных ресниц: ни дать ни взять — тлеющие уголья, которые опалят вдруг нежданным огнём.
Исправника несколько удивило, что у Топанди такая юная сестра.
— Мои дорогие гости! — объявил тот, представляя слуг закона сестре.
— А, знаю! — защебетала она весело. — Вы со взысканием к его милости. И правильно, поделом ему. Вы ещё и не знаете, какие он тут бесчинства творит! Знали бы — давно приказали бы ему голову срубить.
Столь непринуждённое суждение о старшем брате в ещё большее удивление повергло исправника, однако же он занял назначенное ему место возле хозяйки.
Стол был уставлен мясом и вином.
Хозяйка занимала исправника беседой, подкладывая ему куски повкуснее. Хозяин же с заседателем молча потягивали вино: того угощать не требовалось.
— Этому человеку особое помещение в аду отведут, когда он туда попадёт, — говорила гостю юная хозяйка дома. — Заслужил, можете мне поверить. Сил моих больше нет его исправлять.
— И давно вы изволите в этом доме находиться? — полюбопытствовал тот.
— О, лет десять уже.
«Сколько же ей тогда может быть?» — размышлял гость, не находя удовлетворительного ответа.
— Ведь что он только делает, вы только подумайте! Недавно статую одного святого в виноградник поставил вместо пугала — и шляпу на него дырявую надел.
Исправник повернулся к виновнику происшествия, укоризненно качая головой. Опять добром не кончится, если узнает комитат.
— Молчи, сестричка, коли ничего не понимаешь. Это статуе Пилата со старой голгофы[66] здесь оставалась, — объяснил Топанди.
— Ну и что же, всё равно ведь святой! — возразила обладательница жгучих очей.
Исправник даже с места привскочил. Что за странное воспитание: не знать даже, кто такой Пилат.
Топанди же разразился безудержным хохотом. Потом, как бы желая рассудительным словом сгладить нанесённую этим неистовым смехом обиду, сказал смиренно:
— И будь ты даже права, разве не благоугодное дело — предоставить новую должность этому достойному мужу, смещённому со старой, и шляпой прикрыть от непогоды его обнажённую главу? И не пичкай ты господина исправника разными криминальными историями, угости лучше вот этой косулятиной, раз уж сам не решается взять.
Хозяйка так и сделала.
Пришлось господину исправнику подчиниться: во-первых, красивая женщина угощает, а во-вторых, всё и правда было удивительно вкусно. И от вина не удавалось уклониться: она сама подливала, сама чокалась, подавая пример — и единым духом опрокидывая искромётную влагу, точно воду. А вúна и в самом деле отличались отменным букетом и — крепостью. Но трудно было не поддаться чарам прекрасных глаз.
Запретный плод сладок. И господин исправник стократ в этом убедился, если за таковой плод почесть завтрак, который поглощаешь у безбожника, отбивая аппетит, потребный для обеда у богопослушного христианина.
Ибо закускам не предвиделось конца. За холодным мясом последовало свежезажаренное, а прекрасная юная хозяйка потчевала с такой сердечностью, что невозможно устоять.
— Ещё вот этой колбаски с майораном! Сама вчера вечером делала.
Исправник диву только давался. Как, её милость и это умеет?
— А ведь, глядя на эти ручки, и не подумаешь, что они не только вышивают, да на рояле играют, да странички с золотым обрезом перелистывают, — тут же заметил он, управясь с колбасой. — Не изволили, кстати, видеть последний пожоньский альманах?[67]
Топанди закатился при этом вопросе хохотом, да и заседатель прикрылся салфеткой, еле сдерживая смех. Исправник не мог взять в толк, что тут смешного.
— А, да, знаю. Очень славные песенки, — простодушно отозвалась хозяйка. — Могу спеть, если хотите.
Господин исправник слегка опешил, но, приписав этот ответ недоразумению, сказал, что с удовольствием послушает, если её милости угодно.
— Какую хотите: «Из города, из Вены» или «Венок розовый»?
— Обе хотим! — взял слово хозяин. — И ту ещё, самую новую пожоньскую песню, про зазнайку ворону, которая на крест взлетела. Только сначала перейдёмте к сестрице, а то в столовой вилки, тарелки гремят. Там и послушаем — под аккомпанемент нашего национального мадьярского фортепьяно. Доводилось вам венгерское фортепьяно слышать, господин исправник?
— Что-то не припомню.
— Ну! Непременно надо послушать. Это же чудо что такое! И играет сестрица замечательно.
Исправник предложил соседке руку, и общество перешло в смежаю комнату. Это были покои молодой хозяйки.
Убраны они были пышно и богато. Мебель красного и чёрного дерева с резными узорами и позолотой, высокие застеклённые шкафы, тяжёлые штофные драпри. Но богатая эта, нарядная обстановка всё же существенно отличалась от прочих, обычных дамских апартаментов.