Читать интересную книгу Синий конверт - Игорь Шприц

— Не торопитесь, Пьеро. Расскажите о себе.

Удобно устроившись в глубоком кресле и закурив пахучую египетскую папироску в длинном мундштуке, информатор подняла на Путиловского темные гипнотизирующие глаза.

* * *

Взору изумленного околоточного, видавшего всякие виды, предстала картина, до конца жизни врезавшаяся ему в память. Эта же картина врезалась так же крепко еще троим участникам представления: Адольфу Францевичу Шпорледеру, его дражайшей и дрожащей половине Цецилии Рейнгольдовне и неизвестному преступнику (он же Иван Карлович Берг).

Гений российской словесности Николай Васильевич Гоголь в своей комедии «Ревизор» написал финал, который заметно уступал сцене, увиденной околоточным. Итак, расстановка актеров была нижеследующей.

Цецилия Рейнгольдовна стояла у самой двери в кабинет супруга, мелко дрожала и беспрерывно осеняла себя крестом, путая православное знамение с лютеранским. Реплика у нее была всего одна: «О майн готт!»

Адольф Францевич с пунцовым лицом держал в руке старинный пистоль из коллекции своего отца. Его недрогнувшая рука вместе с пистолем была направлена на коленопреклоненного молодого человека, расположившегося посреди кабинета. Реплики Шпорледера тоже не отличались разнообразием. Он кричал: «Я сейчас убью его! Где деньги?! Где Амалия?!»

В центре картины находился неизвестный преступник. Он стоял на коленях, вся его поза выражала глубокое раскаяние, руки молитвенно сложены. По всему было заметно, что жизнь ему не мила и он готов расстаться с нею безо всякого сожаления. В свое оправдание он повторял одно и тоже заклинание: «Клянусь вам, я ни в чем не виноват!» Периодически на преступника нападал приступ рвоты, для чего он деликатно использовал стоявший рядом на ковре мельхиоровый тазик для бритья.

Цилиндр отличной немецкой работы спас Берга от греха душегубства, а Шпорледера — от верной смерти. Удар пришелся на донышко, цилиндр осел фабриканту на уши, голова закупорила объем воздуха внутри цилиндра, и он сработал как воздушная подушка, не позволив зонту войти в смертельное соприкосновение с черепом жертвы.

Неизвестный молодой человек назвался сотрудником полиции поручиком Бергом. Документов при нем не оказалось. Начали составлять протокол: из дома пропали деньги, ценные бумаги и акции иностранных банков, а также тело девицы Амалии Францевны Шпорледер. Занесли в протокол пропавший револьвер Берга и все его документы.

Поручик Берг путался в показаниях, порывался рассказать про какой-то вещий сон, а вместо этого нес сущую неприличную околесицу про свое нижнее белье. Проверили — белье оказалось на месте. Назвал знакомое всем имя Евграфия Петровича Медянникова. От всего этого у околоточного зашел ум за разум, и он принял весьма умное решение — позвонить начальнику Берга Павлу Нестеровичу Путиловскому, которого околоточный знал лично и очень уважал за выдающийся ум при расследовании самых запутанных криминальных историй.

А то, что эта история запутана и криминальна, ни у кого уже не вызывало ни малейших сомнений. Берга на всякий случай привязали к креслу, поставив тазик на колени — мы, чай, не изверги и не душегубы. После чего околоточный попросил подать чаю и стал звонить на квартиру Путиловскому.

* * *

Ранее на долю Путиловского всегда выпадала тяжелая часть свидания: он выслушивал женщин от «а» до «я». Он даже сумел приспособиться к этому и изобрел особый ритм слушания: на каждое третье предложение вопрошающе подымал брови и через каждые пять минут монолога страдалицы чередовал фразы «Не может быть!» и «Ничего себе!». Благодаря этой методике он слыл в женских кругах большим знатоком жизни, не прилагая к тому особых усилий. Просто он понял, что о себе любят говорить больше, нежели слушать других.

На сей раз он говорил, а женщина молчала. Когда она первый раз вопрошающе подняла брови, Путиловский внутренне рассмеялся — с ним сражались его же оружием, но говорить от этого не перестал. Очевидно, в нем накопилось слишком многое, чтобы нести это внутри себя. Плотину прорвало, и не нашлось мальчика, который пальцем заткнул бы начавшийся прорыв и спас Путиловского.

Он рассказал все о Нине, о ее нелепой гибели и о своей нелепой жизни. Он поведал почти обо всех поисках любви, закончившихся разгромом его армии превосходящими силами противника. Время шло, он говорил, а Мириам курила и пила крепкий чай с молоком. Путиловский не пил и не курил, чтобы не прерывать бурный поток воспоминаний, который, как ни странно, уносил весь душевный мусор, мучивший его все эти годы. Он только ни слова не сказал об Анне.

Когда он выговорился, в голове у него стало пусто, а звездное небо за окном чуть просветлело. Наступило долгое томительное молчание. Его прервал низкий голос Мириам:

— Вы не все сказали…

— Да, — согласился Путиловский.

— Ну так говорите же…

Состояние душевной покорности захватило его целиком, и он стал выкладывать все, что осталось в потаенных уголках души. Так путник, застигнутый неумолимым душегубом в темном ущелье, вначале пытается не отдать все золото, но потом покорно выкладывает даже мелочь, только бы поскорее стать свободным и не видеть занесенного над сердцем кинжала.

Он рассказал и о Бретани, и о Ницце, и о выигрыше в казино. Рассказал о ветхозаветных ночах в райском саду, об Адаме и Еве, наконец рассказал и о будущем ребенке. Все. Она его выпотрошила. Осталось ждать приговора.

Словно подводя черту, сигарета в мундштуке Мириам догорела. Она отложила ее в сторону, встала с кресла, подошла к Путиловскому и протянула ему руку. Он взял в свою ладонь длинную узкую прохладную кисть Мириам и встал почти вровень с ней. Сейчас она была чуть ниже.

Ему было все равно, произойдет сейчас что-либо или ничего не будет. Мириам, однако, думала иначе. Почти не прикасаясь губами, она очертила овал по лицу Путиловского, щекоча теплым ароматным дыханием его кожу. Дотронулась до уха, чуть прикусила его за мочку, словно пробуя на вкус, потом опробовала шею. Видимо, первоначальный осмотр ее полностью не удовлетворил, поскольку затем она приступила к губам, чуть касаясь их.

Это была сладостная пытка, но Путиловский все выдержал, не дрогнул и не ринулся напролом. Она хотела полного подчинения, и духовного, и физического; и она его получила. Иногда надо поддаться противнику, чтобы потом одним ответным ударом выиграть битву.

Казалось, момент для контратаки был выбран удачно. Но вдруг гибким движением стана Мириам ушла в сторону и внезапно превратилась в строгую даму, которая и помыслить не может об измене мужу и правилам приличия. Метаморфоза была столь быстрой и обескураживающей, что Путиловский так и остался стоять в позе болванчика с приготовленными для объятия руками и полуоткрытым для поцелуя ртом.

— Спасибо, что проводили. Спокойной ночи! — и Мириам протянула Путиловскому руку.

Что было делать? Поцеловать и выйти.

Уже на Исаакиевской площади, поджидая, пока швейцар подзовет «ваньку»-извозчика, Путиловский рассмеялся скорее горестным, нежели радостным смехом. Провели как мальчика! Господи, а он размечтался, расклеился, возомнил! Ну, я вам скажу, в Варшаве и дамочки! Наши им в подметки не годятся… Все, выкинули из головы и забыли! Выкинули и забыли…

Повторяя как заклинание слабо утешающую фразу, он катил домой, даже не представляя, который сейчас час. Зато на душе было спокойно и горько, как после долгой болезни.

* * *

Квартиру Победоносцева знали все. Государев учитель жил во втором этаже дома по Вознесенскому проспекту. Восемь окон зеркального стекла выходили на проспект, движение по которому было ограничено в ночное время, дабы не мешать главе Синода созерцать деяния рук человеческих и сравнивать эти деяния с Божьими предначертаниями.

По сути дела, обер-прокурор Синода заменял упраздненную Петром Первым должность Патриарха Всея Руси, поскольку в его руках была именно вся церковная власть. За это Победоносцева и любили, и ненавидели, причем последнее заметно преобладало.

Городовой, постоянно дежуривший в очередь у подъезда, привык к тому, что и его и квартиру рассматривают как достопримечательность столицы, и в полной мере ощущал важность своей нелегкой миссии.

Вот и сейчас два молодых человека с любопытством остановились и рассматривали окна знаменитой квартиры. В кабинете Победоносцева допоздна горел свет: обер-прокурор был совой, летал совершенно бесшумно и всяких мелких птах хватал с лету.

Служба царева должна нестись исправно, поэтому пришлось указать на непорядок:

— Господа! Не велено находиться! Разойдись!

— А что, милейший, это ведь Победоносцев бдит? — указывая на светящееся окно, спросил маленький и бойкий, судя по всему из аптекарей. И оба господина рассмеялись.