Город все не начинался. Составленный Ягайлой и Евлампией обоз третий час двигался вдоль плетней, на которых не было привычных горшков. Вдоль крепких заборов, и высоких, почти крепостных стен, за которыми зло брехали сторожевые псы.
Народишко был ухоженный, опрятный, но пуганый. Завидев всадников, почти все старались убраться с дороги. Мужики ломали шапки и кланялись в пояс, бабы тоже кланялись в пояс и старались шмыгнуть в боковой проезд или дыру в заборе. Стайки детишек затихали и ныряли в канавы, кусты, под деревья, куда угодно, лишь бы не попасться на глаза статному воину и обитателям роскошного возка.
Одна девчушка лет пяти с испугу забежала в угол, образованный двумя сходящимися заборами, и, поняв, что деваться некуда, села на землю и разрыдалась в голос, потирая глаза грязными кулачками. На подмогу ей никто из взрослых не поспешил, хотя за заборами мелькали любопытные и настороженные глаза.
– Странно они тут живут, – молвила Евлампия, когда они выехали из узкой горловины деревни на широкий проезжий тракт и Ягайло притормозил Буяна, поравнявшись с козлами. – Может, от тесноты друг на друга в обидах да мести боятся. Ведь никакого простора, дома на дома налезают, подворья на подворья, деревни на деревни.
– Это есть, но не только друг дружку они боятся, а всадников проезжих тоже. Видать, лютуют паны.
– А с чего бы им лютовать? Народ-то свой, родной. Кровь от крови, плоть от плоти, – удивилась Евлампия.
– Не совсем, то земли от веку спорные. Многажды из рук в руки переходили. То один князь придет, то другой. Даже свейские короли сюда с огнем и мечом хаживали, мадьяры, пруссаки приходили, про русичей, поляков да ордынцев не говоря. Как придут, так мужика за грудки и в морду. Почему, мол, прошлой власти служил? А как не служить, когда, чуть что, на копья взденут или в полон уведут?
– Жуть-то какая, витязь, – поежилась девица. – Хорошо, в наших землях такого нет.
– Сразу видно, не бывала ты, Евлампия, за границами княжьих хором. Не видывала наших междоусобиц да не слыхивала о них. Бывало, и переяславльские на курских налетали да продавали челядь[19] печенегам. И Киев половцам черниговских да смоленских мужиков отгонял. А уж с новгородцами чего делали? А, ладно, – Ягайло махнул рукой, – вспоминать даже противно.
Девица замолчала, о чем-то глубоко задумавшись. Да и витязь был не в духе разговаривать. Послал коленями Буяна вперед. Тот черной стрелой пролетел через очередную деревеньку, топотом распугивая кур и гусей. Исчез за стеной пыли.
Евлампия хотела нахлестнуть коней, догнать, потом плюнула, наоборот, чуть прибрала вожжи, сдерживая весь обоз. Пусть витязь погневится там один, не найдя, на ком зло сорвать.
Когда девица вывела наконец караван из горла единственной на всю деревеньку улицы, она увидела, что Ягайло спешился. Он стоял около небольшой будочки и препирался с караульным. Юнец был в белой форме с эмблемой городского муниципалитета – белым же козлом на красном поле, шибающим копытами по виноградной лозе. Ягайло наседал, размахивал зажатым в руке свитком, и даже грозил кулаком, юноша отгораживался от него полумесяцем алебарды и что-то лепетал в ответ на непонятном лающем языке.
Евлампия спрыгнула с козел и подошла к Ягайле.
– Чего это он? – дернула она витязя за рукав.
– Пущать не хочет. Говорит, у них тут подорожная наша не действует. В Краков можно, в Варшаву можно, а к ним нет. Видите ли, у них городской совет такой указ принял, у… буквоеды.
Юнец пискнул что-то вроде «швайне» и забился в свою будку, накрест перегородив узкий вход древком. Ягайло занес кулак. Евлампия повисла у витязя на руке:
– Ты что, сдурел? Он же подмогу крикнет, тогда нам против всего люблинского воинства биться придется.
– Мертвые не кричат! – взревел Ягайло и попер на будку, как баран на новые ворота.
Евлампия клещом вцепилась в его запястье.
– Да отступись же ты, витязь, – заворковала девица. – Не хотят с нами знаться, и не надо, стороной объедем. Делов-то!
Ягайло понемногу успокоился. Остыл. Позволил отвести себя к нервно прядающему, почувствовавшему напряжение грядущей битвы Буяну. Похлопал коня по гриве, успокаивая, взобрался в седло. Развернул коня на теряющийся в полях золотящейся пшеницы проселок. Евлампия взобралась на козлы и последовала за ним.
Долго ехали молча. Поляцкие кони понуро брели за возком. Буян смотрел вдаль, делая вид, что ему до людских забот и дела нет, и только рыжий конек, которому никто не озаботился дать имя, с интересом вертел головой по сторонам, иногда дурашливо всхрапывая и порываясь заржать.
– Слышь, Ягайло, – не выдержала угрюмого молчания Евлампия, – а чего он нас пущать-то не хотел?
– Да власть у них сменилась, – неохотно ответил Ягайло.
– Как это власть сменилась? Князь, что ль, помер?
– Да там давно князя нет, от княжества только название осталось. У них там теперь… Мэр, что ли?
– Ну и что? Раз мэр, значит, может произвол творить?
– Да нет. Мэр же должность выборная. Как в старину, когда титла эта еще не по наследству передавалась, а давалась самому доблестному воину всей дружиной, – пояснил Ягайло.
– Так и что, витязь? – все равно не поняла Евлампия. – Проехать-то нельзя почему?
– Прошлый мэр за соединение польских княжеств был да на восток посматривал. У нас с поляками мир и дружба братская. А нынешний пруссов любит и, как бы объединиться с ними, кумекает. Вишь, даже караулы научил их языку. Хоть и худо, да узнаваемо. Тевтоны же да ливонцы, что ближе живут, нам недруги еще со времен Ярославичей. Вот и решил он нас завернуть. А хозяевам своим весть отпишет. Мол, приходил с русских земель отряд, так мы его под страхом смерти обратно погнали. Хитры эти мэры прелестные бумаги составлять.
– Зачем же ему напраслину на нас да на всю землю русскую возводить?
– Как зачем? Чтоб денег дали. Мол, русичи вокруг шныряют, напасть готовятся, а стены у замка слабые, баллист нет, доспехов нет, вооружены кто чем. Вы денег нам дайте, а мы уж свой кусок земли от нашествия варварского убережем.
– Нешто можно так? – удивилась Евлампия.
– Когда дело денег касается, еще не того можно, – ответил Ягайло. – Подрастешь, сама поймешь. И подивишься.
Когда солнце начало клониться к закату, дорога вывела их к серебристой ленте реки. Судя по наезженной колее, не сворачивающей перед водной преградой, тут был и брод, за которым начиналось княжество Краковское.
Витязь, не останавливаясь, направил коня в воду. Буян пошел ходко, не скользя, уверенно вспенивая воду, в самом глубоком месте доходящую ему едва до колен. Остановился на том берегу. Ягайло махнул рукой Евлампии – давай, переправляйся.