не мывшиеся, но совершенно живые. В свою очередь, они явно изучали меня, и тоже с опасливым интересом.
— Зря вы, ваше инородие, так легко с ними идтить согласились, — сказал мне на ухо Винс, едва прожевав половину полученного куска. — Другой бы поторговался, да плату за сопровождение с них слупил.
— Не подумал как-то, — ответил я
Минут через десять рядом с нами возник Матеус Бажан, до того обходивший лагерь, чтобы убедиться, что все в порядке.
— Желаете? — спросил он, протянув мне глиняную бутыль.
Я поблагодарил его и опасливо отпил. Внутри оказалось вино — кажется, яблочное и остро пахнущее какой-то неизвестной мне специей, отдаленно похожей на анис. Я отпил пару глотков и протянул бутылку Винсу. Караванщик скривился — видимо, слуг он считал недостойными этого напитка — но возражать не стал.
— Куда путь держите? — спросил он, с кряхтением усаживаясь у костра и протягивая к нему бледные руки с тонкими длинными пальцами.
— В Брукмер, — ответил я. — На ярмарку.
— Добытое в лесу, стало быть, сбывать? Хорошее дело. Да и прикупить бы вам чего не мешало. Ружьишко-то у вас, гляжу, неважное, и с крестьянским топором ходите.
— Может, посоветуете, у кого экипироваться? — спросил я.
— Отчего нет? Старый Тийен, мой друг, торгует возле хлебного рынка. Скажите ему, что вы от меня — он вам обязательно сделает скидку.
— Благодарю, — ответил я. — А что, в самом деле, на дорогах сейчас опасно?
— О, а когда не было? — всплеснул руками Бажан. — Во-первых, орденские недобитки то и дело устраивают вылазки. Во-вторых, баронские дружинники так и норовят остановить обоз и обложить незаконной податью. Королевский указ о свободе торговли для этих медведей пустой звук. На все у них один ответ: король далеко, а мы — вот они, так что гони монету. Наконец, есть и просто разбойники. Хотя и все прочие — тоже разбойники, откровенно говоря.
Караванщик махнул рукой и сделал еще один лоток из бутылки, принятой у Винса, перед этим протерев ее горлышко рукавом.
— Да… дела, в общем, скверные в Карнарских землях… — произнес он, словно говоря сам с собой. — Торговля хиреет, спроса на кожу нет, казначейство портит монету, чернолесская нежить то и дело выходит прямо на тракт, наемники за сопровождение дерут втридорога. Похоже на то, что Мученики совсем оставили эту землю. Все девять.
— Между прочим, наш патер говорил, — встрял вдруг Винс, — что вера, будто Мучеников не восемь, а сколько-то еще — есть ересь.
— Ты бы, парень, не учил старших, — раздраженно произнес Бажан. — Тоже мне, богослов выискался. Тебя, поди, еще и на свете не было, когда брат Луциан у нас в Ансо проповедовал. А я помню! Я его сам видел, своими глазами! И как он моровое поветрие остановил, помню, и как войну прекратил между Ансо и Карнарой. Я тогда мальчишкой был, навроде тебя, но помню, как отец радовался: он тогда обоз готовился отправить с шелками из Ансо, почти все деньги вложил — а тут война. Кому во время войны шелка продашь? Да и не довезешь: ограбят или конфискуют. А Луциан два месяца из Карнары в Ансо и обратно носился — и уговорил-таки короля с великим канцлером примириться. Великий был человек, великий. Не иначе сам Создатель его к себе призвал, как и Восьмерых до него!
— А патер говорил, что он просто сгинул в Чернолесье, да и все. Что он хоть и хороший был человек, но считать его Мучеником — есть… это самое… как он говорил-то… суемыслие, вот!
Бажан бросил на Винса взгляд, полный презрения, но ничего не сказал.
— А что у вас, у егерей, об этом говорят, ваше инородие? — обратился он ко мне. — У вас Мученика Луциана почитают? Все-таки, ведь он хотел избавиться от нечисти чернолесской и много сил для того приложил. По моему скромному мнению, можно было бы его Светлым Покровителем вашего ремесла объявить.
Нужно ли говорить, что вопрос вызвал у меня затруднение, граничащее с паникой? Я понятия не имел, что думают прочие егеря о каком-то местном святом, про которого я услышал впервые только что.
— Откровенно говоря… я тут… совсем недавно… — промямлил я, не зная, как лучше описать свое положение.
— Признаться, никогда не общался раньше с егерями, — Бажан заложил руки за голову и облокотился на толстый сосновый ствол. — О вас столько всего рассказывают. Кем вы вообще были до всего этого? До того, как здесь оказались?
А на этот вопрос что ему отвечать? Честно сказать, что я был видеоблогером и обозревал инди-игры? Почему-то мне кажется, что его едва ли удовлетворит подобный ответ. Или что я собирался стать журналистом? Вряд ли и это слово вообще есть в местном языке.
— Я… учился в университете, — ответил я максимально обтекаемо.
— Студиозус, стало быть, — понимающе кивнул Бажан, отпив еще немного из бутылки и протянув ее мне. — Сынок мой, Микеле, тоже в Ансо на бакалавра права учится. Да какой из него бакалавр, между нами говоря? Оболтус он, каких поискать еще, а не бакалавр. Только бы девок тискать да добро родительское транжирить.
При этих словах Винс скорчил комично-скорбную мину, как бы намекая мне, что все отцы рассуждают совершенно одинаково.
— Н-да-с, — караванщик причмокнул губами. — Я бы еще хотел узнать, а насколько правдиво все то, что про вас говорят?
— А что про нас говорят? — осторожно уточнил я.
— Всякое, — Бажан потер спину. — Говорят, что меченые, на самом деле, из стали сделаны. Что возникают они прямо посреди Чернолесья из яркой молнии, а потом выходят голыми на дорогу и кого первого встретят, у того отнимут одежду, коня и оружие. А некоторые также говорят, что могут отнять и лицо — образ Господень.
— Бессовестно врут, — ответил я, невольно улыбнувшись. — У кого бы я мог такое отнять?
С этими словами я хлопнул себя по джинсам, которые Бажан осторожно потрогал и покачал головой.
— А еще сказывают, — начал он. — что меченые получаются из детей, отторгнутых у родителей. И что в тайном замке посреди Чернолесья поят их ядовитыми настоями, от которых они все прошлое забывают, становятся неуязвимыми и видеть в темноте научаются, а также сражаться серебряными мечами.
— Не, в темноте я не вижу, — я помотал головой. — А что до мечей, так у меня и железного нет.
Я указал на прислоненную к дереву аркебузу.
— Есть и такие, — продолжил Бажан, наклонив голову вбок, — кто говорит, будто меченые прилетают с далеких звезд, и хотят наставить нас на путь истинный и научить жить лучше, чем мы, грешные, живем. Навроде Мучеников, стало быть. И