Читать интересную книгу Приключения майора Звягина - Михаил Веллер

Участковый заявил о себе властным звонком. Был он безукоризненно вежлив и опасен, с металлом в голосе осведомился о работе и прочем: поступили сигналы от соседей снизу.

Ах, временно не работаете? Когда устраиваться думаете? Предупредил об ответственности и последствиях.

В перспективе Анучину явственно замаячил лечебно-трудовой профилакторий. Понимал, а не верил: он, трудяга, нормальный парень… Профилакторий даже не пугал – ряд знакомых уже побывал там: несладко, конечно, скверно, но не смертельно. Может, оно бы и к лучшему: предпринимать ничего не надо?..

А предпринимать что-нибудь ни сил, ни желания не было. Чего ради… За что держаться, что теперь беречь?..

И тут свалилось письмо от матери, из Волгоградской области. И говорилось в том письме, что все у нее плохо. Лежит в больнице, здоровьишка нету, старость не радостью а необходимо то-се, не подошлет ли сынок немного денег.

Тоска пригнула Анучина, кручина черная. И не знал, что хуже: что матери помочь нечем – или что письмо отсекло возможность бросить все, распрощаться с Ленинградом в уехать к матери, жить там спокойно с ней вдвоем, уж она небось не бросит, не отвернется, поможет… Теперь, стало быть, этого последнего аварийного выхода не существовала

Утром он сдал на трешку бутылок, вскипятил в единственной старой кастрюльке чаю (и чайник забрала!), пожалел об отсутствии утюга – брюки погладить. Надо было как-то жить, устраиваться куда-то на работу. Уволенному по статье объятия не раскроют, но есть знакомые, на худой конец бюро по трудоустройству. И тут позвонили в дверь.

– А Нина (жена) просила иногда зайти к тебе, посмотреть, как живешь…зачастила было соседка и осеклась, с легким страхом глядя на Анучина. – Болеешь, что ли?.. – участливо и жалостно спросила она.

– Здоров, – криво улыбнулся Анучин, чувствуя себя действительно погано: опохмелиться требовалось, кислая медь подкатывала из желудка в рот, прошибал пот, дрожь продергивала.

– Ой, я врача сегодня вызвала, на работу не пошла, потому и проведать тебя решила… – засуетилась соседка. – Пойдем ко мне, хоть чайком напою… Нина уж тоже, разве можно так человека бросать, ну совсем без понятия…

От неожиданного участия Анучина прошибла слеза, еле сдержал, признательный за понимание и жалость.

Врачиха пришла через час, когда Анучин, напоенный хорошим чаем, накормленный домашними котлетками и салатом, от которых отвык сто лет назад (бесконечно длинными казались последние тяжкие дни), вздыхал по домашнему уюту и поглядывал на часы – пора идти обивать пороги…

В другой комнате врачиха быстро осмотрела соседку, затем донесся приглушенный разговор: соседка просила осмотреть и его («Страшно изменился!»), а та не соглашалась – не оформлен вызов, почему из другой квартиры, порядок есть порядок… Последовала пауза, и Анучин решил, что соседка просто сунула ей пару рублей, чтоб не кочевряжилась; он преисполнился дополнительной благодарности, а о врачихе подумал с неприязнью, скверно.

– Та-ак… – пробормотала врачиха, немолодая и толстая, оттягивая ему вниз веки. Она сразу посерьезнела, сделалась деловитой и перестала торопиться. Посмотрела язык, поднесла зачем-то к носу нашатыря, посчитала пульс. – И давно это у вас? – отстраненным голосом спросила она.

– Что? – не понял Анучин, начиная беспокоиться.

– Кровь в моче часто бывает?

– Н-не было… – недоуменно ответил он.

– Рубашку снимите… Больно? А так? – Она постукала ему согнутым пальцем по почкам, склонив голову набок и прислушиваясь, как дятел. Уложила на кровать, долго мяла живот, больно пихнула пальцы под ребра…

– Выпиваете? – осведомилась она утвердительно. – Конечно… Печень беспокоит часто? М-да, организм молодой, подавляет симптомы… – вздохнула она, словно о чем-то решенном.

Смутная тревога разрасталась в Анучине. Врачиха же сделалась ласкова и фальшиво весела. Присев к столу, достала ручку и бланк.

– Вы не волнуйтесь, – успокоила она, – пока трудно сказать что-либо определенное, но необходимо полечиться, голубчик. Возьмите, вот направление на госпитализацию, пойдете в приемный покой; адрес указан.

И, мгновенно надев пальто, удалилась под воркование соседки.

Анучин держал зеленоватый листок направления и с холодным ужасом раз за разом перечитывал: «Онкологический диспансер».

Белый и трясущийся, он сел на кровать и застыл. Нет. Не может быть… Не может быть!!

А врач, покинув подъезд и свернув за угол, оглянулась, и к ней подошел Звягин, подняв от мелкого дождика ворот черного глянцевого плаща и мурлыча «Турецкий марш».

– Как дела, Женя? – спросил он довольным голосом.

– Только по старой дружбе и твоему отчаянному настоянию пустилась я на это очковтирательство, – сердито сказала Женя.

– Поверил?

– Еще бы нет! Перетрусил ужасно. Нагнала я на него страху…

– Умница, – сказал Звягин. – Это полезно. Это необходимо. Пусть потрясется. Пусть его проберет. Может, дойдет тогда, что быть живым и здоровым лучше, чем мертвым и больным. А то, видите ли, хотеть ему нечего! Стоп, – в этой кофейной дают по утрам свежайшие пирожные. Ты любишь «картошки»?

– Звягин, ты все забегаловки в Ленинграде знаешь?

– Волей-неволей. Если «скорая» хочет быть сытой – надо использовать свободную минуту там, где она тебя застала.

…В диспансер Анучин не пошел – было страшно. В паническом ознобе безостановочно ходил по квартире, ободранной, замусоренной; повторял себе: «Нет! Не может быть! Нет!»

К двум часам ночи он сломался окончательно. Воля иссякла. Он подвел итог, оказалось – жизнь кончена, все, приехали… как быстро!! Как быстро!!

О, если б можно было начать жить сначала! Да не сначала – хоть бы еще немного! Хоть до пятидесяти, да что – до сорока! Еще бы хоть пять лет!..

О, если б ему пожить! Как глупо, как мгновенно все пронеслось! Как хорошо все было, и как нелепо, вдруг, все кончилось! И поздно, поздно, ничего уже больше не будет, ничего!..

Он зарыдал. Ночные страхи терзали его. Ужас смерти леденил сознание. О, он соглашался сейчас на что угодно: всю жизнь провести в одиночном заключении, на зимовке среди льдов, работать по двадцать часов в день, быть глухим, слепым, парализованным, – но жить, жить! Какое это счастье – жи-ить!

В призрачном рассвете прошедшая жизнь рисовалась ему фантастической и прекрасной сказкой. Сын, жена, друзья, работа, здоровье, деньги… как счастлив он был!

В последний раз заплакал он тихими горькими слезами по своей замечательной и окончившейся жизни, и стал собираться в диспансер.

Долго изучал себя в зеркале: глаза желтые, больные, лицо осунулось. На виске и над ухом блеснули седые волоски – еще вчера их не было… (Были, да отродясь он себя так скрупулезно не разглядывал.)

В регистратуре на первом этаже сестра выдала ему номерок с цифрой кабинета и фамилией врача и сняла телефонную трубку – Даниил Семенович, к вам больной. Да, по направлению. Да, оттуда…

Врач обращался с ним равнодушно, как с бревном. Осмотрел бегло, посопел мрачно, что-то записывая в карточке.

– В лабораторию. На анализы. На рентген. Завтра к половине третьего ко мне.

– Что у меня? – решился выговорить скованный покорным животным страхом Анучин.

– Печень – орган серьезный, – неопределенно и веско сказан врач. Годами он был не старше Анучина, наверное, а полголовы седой – тоже работа у человека. – А у вас еще фактор риска – алкоголизм, так? Оперативное вмешательство необходимо… сначала посмотрим анализы, снимок. Следующий!

Анучин высидел очереди, сделали ему снимок в двух позициях, взяли целый шприц крови из вены…

Более суток не находил он себе места. Выпить врач запретил категорически. О еде он забыл начисто. Мерил шагами ночные улицы, как заведенный, и шептал себе под нос всякое. И считал часы и минуты.

Врач не долго рассматривал его снимки и анализы и отодвинул со словами: «Все ясно». От этой ясности Анучин оледенел в параличе.

– В понедельник приходите – положим вас, – сказал врач. – Бояться не надо, хирурги у нас хорошие, будем надеяться на лучшее. Положение серьезное. – Казенно и равнодушно звучал его голос. Да он так всем, наверное, говорит, понял Анучин с жутью.

Врач снабдил его двумя склянками таблеток желтые – по штуке дважды в день, оранжевые – при боли в животе или в подреберье.

…Он пластом лежал на раскладушке, мучительно прислушиваясь к ноющему животу. Лекарство помогало ненадолго. Ночью его вырвало. «Вот оно. – Не много осталось…»

Воспоминания и мечты мешались с провалами сна. Ах, если бы произошло чудо, открылась вдруг дверь – и вошла Нина… В ногах бы ползал. Хоть увидеть бы, припасть к ней, хоть на минутку… И при звонке в дверь он вскинулся и побледнел: она! она! пришла!!

Но пришла лишь соседка – проведать, спросить о здоровье, и на лице ее Анучин прочел свой приговор. Соболезновала она, мысленно хоронила его. И все равно полегчало горемыке от человеческого голоса, участия.