на иллюстрирование своих же записей, которые он старательно прячет от людей.
– Это общество не готово принять того, что оно не вершина эволюции, и что на людей могут охотиться и убивать, как обычный скот, – всегда говорил он. – Для кого-то мы всего лишь пища. А я не хочу смотреть на то, как мои труды становятся для других глупой сказкой, выдумкой. Понимаешь?
Вы не готовы.
Может быть. Но мне нравилось разглядывать его работы. Они казались мне удивительно живыми. Сложные цвета дышали, линии змеились, выпячивая изображение на зрителя, а позолота сияла так, словно от картинки исходил свет. Я улыбнулся и подцепил край изображения. Дед любит секретки в виде потайных записей, многослойных изображений, конвертиков, вставок и шифров.
Этот раз не исключение. Под поездом обнаружилась черно-белая фотография худощавого мужчины с очень длинными светлыми волосами и четким изображением птицы, расправившей крылья на пястье руки, приставленной к виску так, словно он изображал пистолет. Выстрел из него. Человек улыбался со снимка, щуря раскосые глаза. Ниже была надпись: «1948 Р. Соболев». Ничего более я обнаружить не смог. Никаких дополнительных посланий, даже места для невидимого текста.
Только фотография и надпись. Р. Соболев, кто же ты?
И что мне теперь делать? Видимо придется пытать деда, раз мой запасной план провалился раньше основного. Хотя, конечно, может оказаться, что это не единственные записи о теневом метро, но… Маловероятно. Дед всегда все систематизирует.
Покосился на него. Он блаженно причмокивал, растягивая губы в добродушной улыбке. В такие моменты дед кажется гораздо моложе и счастливее. С его лица стирается гримаса боли и разочарования, уходит тяжесть прожитых лет и воспоминаний, которые точно кровоточащие раны забирают его оставшиеся силы. Его глаза плотно закрыты, а в уголках собираются слезы. Я не знаю, что ему снится, но судя по всему нечто хорошее и в тоже время печальное. То, что он не может поймать в реальности. Его синяя птица завтрашнего дня. Вот только завтра никак не наступит. Он открывает глаза, а перед ним снова и снова сегодня.
Я медленно закрыл дневник, бережно, но с нажимом проведя по обложке, на которой красовалась объемная цикада. Один из дневников, не привязанный к той или иной стране. Я называю их не серийными, а дед собранием того, что есть в каждом уголке планеты.
Котя чихнула в подтверждение моих мыслей, и дед сжал кулаки, напрягшись всем телом. Это было сигналом к тому, что нам лучше уйти, если не хотим потревожить его хрупкий покой.
Немного подумав, я положил дневник обратно, накрыл старика пледом. Почувствовав тепло, тот успокоился, прошептав:
– Спасибо, Сонечка…
Сонечка. София. Так звали мою бабушку. Значит, в своих снах он и правда видит ее. Ту, которую безмерно любил и так и не смог найти. Однако он до сих пор не потерял надежды. Я знаю, что он ищет ее, просматривает все записи, расспрашивает знакомых врачей о женщинах с амнезией, поступивших в больницу. Все в пустую, а он все ждет ее, как преданный пес.
И плед этот… Он создан ее руками. Если присмотреться, то можно заметить три вышитых буквы – В. С. В. Владлен и София Винницкие. Это одна из частичек семьи. Настоящей семьи, а не того, что осталось после.
– Все будет хорошо, – зачем-то сказал я прежде, чем уйти на кухню, где соорудил нехитрый ужин, состоящий из бутербродов для себя и консервов для коти.
Честно, не люблю есть в одиночестве. Это как смеяться одному – можно, но не так весело.
Сгрудил все кусочки хлеба на тарелку и ушел в комнату, где распахнул окно и взобрался на подоконник, пристроив тарелку на колени. За окном расстилался тихий ночной двор с парочкой тусклых перемигивающихся фонарей, возвышалась одинокая береза и серые панельки с темными окнами. Лишь в паре из них мерцал свет, обозначая полуночников, занятых лишь им ведомым делом. Где-то наверняка горел телевизор, играло радио или шуршали перелистываемые страницы конспектов и книг. Обычная и привычная ночь. И мне в такие моменты казалось, что только я занят тем, что подглядываю за чужой жизнью, смотрю в их окна-души, пусть и не вижу ничего, кроме темных провалов или света от лампочек. Просто представляю.
Опустил взгляд ниже, к детской площадке, где днем носятся дети, а на лавочках сидят старики. Там установлены несколько облюбованных картежниками столов, шведские стенки и простенькие качели с деревянными сидушками. За кустами шиповника детвора уже успела выстроить шалаш, ощетинившийся ветками, а в песочнице построить целый замок, увенчанный синим ведерком.
Раздался громкий сигнал сирены, я вздрогнул и заозирался. Источник звука так и не нашел, только на миг показалось, что за домами промелькнул огромный тощий силуэт. Заметил нечто иное. Прищурился, пытаясь разглядеть человеческую фигурку, пересекшую двор и перепрыгнувшую через невысокий заборчик, огораживающий площадку. Нет, не видно, кто это – мешает капюшон, натянутый чуть ли не на нос. Да и далековато все же от меня. Человек толкнул ногой синее ведерко, так что оно свалилось с замка, как рухнувшая башня. Подошел к столам, провел по ним рукой и в итоге уселся на качели, запрокинув голову, так чтобы видеть небо.
Невольно тоже посмотрел вверх. Чистое звездное небо, такое глубокое, что кажется бездонным озером с чернильно-черной водой, на поверхность которого кто-то шутки ради высыпал пригоршню серебряных блесток. Улыбнулся.
Когда же отвел взгляд от звезд, то человека уже не было, точно он испарился. Лишь лежащее на боку ведерко, да пошатывающиеся качели напоминали о его приходе.
Поднялся ветер, подхватил с земли целлофановый пакет, зашуршал в листве, напомнил мне о Тоше веревкой, которая чуть ли не ткнулась мне в лицо.
Так-так. И что тут у нас? Я вскинул бровь.
Мы с Антошей давно придумали систему, позволяющую нам общаться записками и предметами. Состояла она из толстой бельевой веревки, пластиковой коробки и колесиков, приделанных отцом моего друга. Таким образам я мог что-то написать, положить в коробку, и опустить это вниз, а Тоша наоборот поднять – так каждый получит информацию или вещь. Довольно удобно, пусть и не совсем наша тайна – все же о ней знаем не только мы, но и отец Тоши с моим дедом. Впрочем, система все равно радует. Тем более что взрослые не вмешиваются в наши дела. Старик понимает, ну или подыгрывает, а Антошин отец считает все обычной юношеской забавой. Пусть так, нам же лучше – не приходится объяснять то, что происходит на самом деле. Тем более мы бы не смогли. Показать? И