– Поразительно, – прошептал Уолтерс, глядя на него. Но Джи-ксинг была очарована гораздо меньше.
– Мы не хотим мешать вашим музыкальным занятиям, – вежливо сказала она, – и боюсь, нам пора уходить.
– Занятия подождут, – добродушно объяснил Рекс. – Они всегда ждут.
Уолтерс был покорен.
– Скажите, – спросил он, – когда вы говорите… гм… о дружбе в этом… гм… состоянии, можете ли вы сами выбирать себе собеседника? Даже если он еще жив?
Вопрос был адресован продавцу, но первым заговорил Рекс. Он проницательно взглянул на Уолтерса и сочувственно ответил:
– Кого угодно, – и кивнул, будто они втайне о чем-то договорились. – Живого, мертвого или воображаемого. И, мистер Уолтерс, ваши собеседники сделают все, что вы захотите. – Он усмехнулся. – Я всегда говорю, что ваша «жизнь» – только вступление к подлинной жизни, которая здесь. Просто не понимаю, почему люди это так надолго откладывают!
Между прочим, «Здесь и После» – одно из тех побочных предприятий, которые мне больше всего дороги, и не потому, что приносят много денег. Когда мы обнаружили, что хичи умеют записывать и хранить в своих машинах личности умерших, блеснул свет. Ну, сказал я моей доброй жене, если они умеют это делать, то почему бы не делать и нам? Ну, ответила моя добрая жена, можно, Робин, дай мне только немного времени для работы над кодированием. Я не принимал никаких решений относительно себя: хочу ли, чтобы со мной это проделали, где и когда. Но я был совершенно уверен, что не хочу, чтобы это проделали с Эсси, по крайней мере чтобы это было тогда, и потому был очень рад, что пуля всего лишь оцарапала ей нос.
Больше того. Нам пришлось познакомиться с роттердамской полицией. Сержант в форме представил нас бригадиру, который посадил нас в свою большую скоростную машину с горящими огоньками, отвез в полицию и предложил кофе. Бригадир Зюйц провел нас в кабинет инспектора Ван Дер Вааль, рослой крупной женщины со старомодными контактными линзами, от которых ее глаза казались выпуклыми и сочувственными. Как неприятно, минхеер! Надеюсь, вы не пострадали, мадам! Она отвела нас по лестнице – по лестнице! – в кабинет комиссара Лютцека, который был рыбой совсем иной породы. Низкорослый. Тощий. Красивый, с мальчишеским лицом; хотя ему еще нет пятидесяти, он уже главный комиссар. Можно представить себе, как он затыкает пальцем дыру в плотине и держит так, пока не захлебнется[5]. Но невозможно представить себе, чтобы он сдался.
– Спасибо, что зашли, – сказал он, усадив нас.
– Несчастный случай, – заметил я.
– Нет. К сожалению, не несчастный случай. Если бы несчастный случай, им бы занялась муниципальная полиция, а не я. Мы проводим расследование и просим вас об участии.
Я сказал, чтобы поставить его на место:
– Наше время слишком ценно, чтобы заниматься такими делами.
Но его невозможно было сбить.
– Ваша жизнь еще ценнее.
– Послушайте. Солдаты на параде выполняли упражнения, у одного случайно автомат оказался заряжен и выстрелил.
– Минхеер Броудхед, – сказал он, – во-первых, ни в одном автомате не было патронов; вообще эти автоматы были без затворов. Во-вторых, эти солдаты совсем не солдаты; это студенты колледжей, которых наняли для участия в параде и переодели; это декорация, как стража Букингемского дворца. В-третьих, стреляли не с той стороны, где проходил парад.
– Откуда вы знаете?
– Мы нашли оружие. – Теперь он выглядел очень сердитым. – В шкафчике полицейского. Весьма неприятно для меня, можете себе представить. К участию в параде привлекли много дополнительных полицейских, и они переодевались в передвижной гардеробной-фургоне. «Полицейский», тот, что выстрелил, остальным незнаком, но ведь их собрали из разных отделений. После парада он быстро переоделся и ушел, оставив свой шкафчик открытым. В шкафчике только форма – я думаю, украденная, – пистолет и ваша фотография. Не мадам. Ваша.
Он ждал. Мальчишеское лицо казалось мирным.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но далеко не мир был у меня на душе. Потребовалось несколько минут, чтобы я все осознал. Мысль о том, что кто-то сознательно пытался меня убить, пугала. Не просто смерть; это страшно уже по определению, и я помню, как страшно мне было, когда смерть оказывалась рядом. Но убийство хуже обычной смерти. Я сказал:
– Знаете, как я себя чувствую? Виноватым. Я хочу сказать, что сделал что-то такое, отчего меня ненавидят.
– Совершенно верно, минхеер Броудхед. И что же такого вы сделали?
– Понятия не имею. Если найдете человека, вероятно, узнаете и причину. Наверно, это нетрудно: он ведь оставил отпечатки пальцев и все такое. Я видел много камер, может, он даже попал кому-нибудь в объектив…
Комиссар вздохнул.
– Минхеер, пожалуйста, не надо учить меня, как вести полицейское расследование. Все это проводится, плюс допросы всех, кто мог видеть этого человека, плюс анализ пота на одежде, плюс другие способы идентификации. Я полагаю, что этот человек профессионал и поэтому все наши меры окажутся безуспешными. Нужно подойти с другой стороны. Кто ваши враги и что вы делаете в Роттердаме?
– Вероятно, враги у меня есть. Возможно, соперники по бизнесу, но они ведь не убийцы.
Он терпеливо ждал, и поэтому я добавил:
– А что касается того, что я делаю в Роттердаме, то это, по-моему, хорошо известно. Мои деловые интересы включают использование некоторых артефактов хичи.
– Это известно, – сказал он, уже не так терпеливо.
Я пожал плечами.
– Я одна из заинтересованных сторон в процессе, который происходит в Международном Дворце Правосудия.
Комиссар открыл один из ящиков стола, заглянул в него и снова закрыл.
– Минхеер Броудхед, – сказал он, – у вас в Роттердаме было много встреч, не связанных с процессом, но имеющих отношение к вопросу о терроризме. Вы хотите прекратить терроризм.
– Мы все этого хотим, – ответил я, но внутри ощутил разочарование и боль. Я-то считал, что действую тайно.
– Мы все этого хотим, но вы ради этого что-то делаете, минхеер. Поэтому я считаю, что у вас действительно есть враги. Наши общие враги. Террористы. – Он встал и проводил нас к двери. – Пока вы находитесь под моей юрисдикцией, я позабочусь об охране. Но за ее пределами могу только посоветовать вам быть осторожнее, потому что считаю: вам угрожает серьезная опасность.
– Она всем угрожает, – сказал я.
– Всем случайно, да. Но вы теперь – особый случай.
Наш отель построен в цветущие дни богатых туристов и нефтяных магнатов. Номера убраны в соответствии с их вкусами. Но не всегда – с нашими. Ни я, ни Эсси не оценили соломенные матрацы и деревянные подушки, но все это убрали и нас поместили в номер с настоящей большой кроватью. Круглой и огромной. Я с нетерпением ждал возможности испытать ее. От фойе толку меньше: такую архитектуру я ненавижу: консольные переходы, больше фонтанов, чем в Версале, зеркал столько, что, глядя в них, можно подумать, что ты в открытом космосе. Впрочем, благодаря любезности комиссара или молодой женщины-полицейского, которой он поручил нас сопровождать, мы были избавлены от всего этого. Нас провели через служебный ход и подняли в лифте, в котором пахло пищей. Возле нашего номера произошли перемены. Как раз напротив двери в лестничном пролете стояла мраморная крылатая Венера. Теперь у нее появился напарник в синем костюме, внешне совершенно неприметный человек, который упорно не желал встречаться со мной взглядом. Я взглянул на сопровождавшую нас полицейскую. Она в замешательстве улыбнулась, кивнула своему коллеге в лестничном пролете и закрыла за нами дверь.
Да, мы действительно особый случай.
Я сел и посмотрел на Эсси. Нос у нее еще распухший, но это, кажется, ее не тревожит. И все же…
– Может, тебе лечь? – предложил я.
Она с терпеливой улыбкой ответила:
– Из-за крови из носа, Робин? Очень глупо. Или у тебя что-то более интересное на уме?