Летом здесь - пляж. Сейчас голубые скамейки свалены в кучу, деревянные грибки выглядят на пустом песчаном берегу странно и немного грустно. А река еще не кончила трудиться. Направо от меня с берега на берег снует маленький открытый катерок, перевозящий пассажиров с заречного района; в речном порту качаются длинные руки плавучих кранов; вот, взбурлив зеленоватую спокойную воду, мимо прошел белоснежный "Михаил Кутузов" высокий, легкий, с пустоватыми палубами. Иртыш заволновался, захлопал волнами, белые гребешки пены докатываются теперь до самых ног. Потом река снова утихает, спокойно и величаво несет свои полные воды...
Нельзя не полюбить этот край - за два года он стал:
мне родным. Командировки редакции: помогли узнать его.
Я поездил по Иртышу, текущему то в пологих зеленых равнинах, то в крутых обрывистых берегах; побывал на юге, где в необъятных, бескрайних просторах белеют саманные домики поселков; поколесил по северу, где шумит дремучая тайга и неожиданно вспыхивают голубые зеркала лесных озер. Под стать своему краю и его люди - неторопливые в словах и движениях, с окающим говором, сдержанные по виду и на редкость сердечные, когда ближе узнаешь их.
Когда-нибудь я попробую написать о Сибири книгу.
О Сибири трудных, грозных, незабвенных ;гзт. О том, как в промозглую осень сорок первого года тысячи эвакуированных нашли тепло и приют в семьях тюменских лесорубов, омских кожевников, новосибирских железнодорожников. О титаническом труде солдаток и ребятишек, сеявших хлеб, кормивших защитников Сталинграда и оружейников Тулы. О бессонных окнах сибирских обкомов и заводах, перекочевавших с Украины. О бойцах сибирских дивизий и тарской вдове, взявшей на воспитание трехлетнего ленинградца с прозрачными и тонкими, словно пергамент, ручонками... Очень хочется написать такую книгу!
Работой в газете я доволен. Кажется, удовлетворяет моя работа и газету. Завелись у меня новые товарищи, вместе с ними отпраздновал я самый большой праздник в своей жизни - День Победы. Но если говорить откровенно, ощущения полноты жизни у меня нет. Откуда идет это ощущение - нечего и гадать. Почти двадцать пять лет - это пора, когда человеку нужна подруга.
А друг у меня есть - нежный, верный, который не оставит в беде и который несправедливо мучается из-за меня. Я давно уже мысленно написал телеграмму и все не осмелюсь послать ее. В ней всего одно слово: приезжай...
По берегу, касаясь плечами друг друга, идут молоденький военный и девушка с белым плащом на руке.
Со стороны смешно: пляж ровный, а юноша поддерживает свою подругу за локоть так, словно идут они по рытвинам, словно впереди - пропасть. Нет, не смешно:
береги, юноша, любовь!
Вот так же буду беречь свою любовь и я! Пути к ней были трудными, и тем светлее на душе сейчас. Весь этот месяц я нервничал: писем с московскими штемпелями, которые до этого приходили не часто, вдруг не стало.
Тогда-то, припоминая ночами прожитое, и понял я, как много значат для меня эти письма и их далекий адресат.
А сегодня почтальон снова постучал в мое окно.
Листки плотной разграфленной бумаги исписаны мелким убористым почерком.
"...Ты плохой товарищ. Я поразилась, когда прочитала твое последнее письмо. Почему же ты почти три года скрывал, что тебе тяжело, больно, что ее нет? Не верил в дружбу? Теперь мне стало понятно, почему ты упорно не отвечал на мой несколько раз повторенный вопрос.
Помнишь, я спрашивала, не лучше ли мне не писать тебе, не обидят ли мои редкие письма ее? А ты отмалчивался.
Я писала все реже и, наверно, все суше. Теперь понятен мне и твой загадочный переезд, - рада, что ты не ошибся.
Утешать, Сережа, не буду. Плохой я утешитель, да ты и сам понимаешь, как не подхожу я в данном случае для этой роли. Знаю, как это трудно, обидно. Будь крепким - нам, побывавшим там, не пристало надолго падать духом.
Вот перечитала сейчас эти строчки и вижу, как плохо.
Но прости, иначе сейчас не могу. И вообще об этом писать больше не буду. Не выходит.
Наших вижу редко, но новости есть. Недавно встретила наборщицу Зину, помнишь ее? Сдала в полиграфический техникум, сейчас учится. Недавно была у меня, просидела целый вечер, говорили, вспоминали тебя. Почему, кстати, ты ничего не пишешь о своей работе? Как стихи? Грешно, если ты ими не занимаешься.
Раза два встречала в Ленинской библиотеке Грановича. Разговор у нас не получился. Боюсь, что он относится ко мне по-прежнему.
Каждый раз передает тебе приветы Пресс - он все такой же, только постарел. Вчера, когда читали номер, он сказал, чтобы я написала тебе - не хочешь ли работать в нашей газете? И пошутил: вот, Машенька, мундиры сняли, а мы с вами на прежних местах.
Почти каждый свободный вечер хожу в библиотеку.
Зиму придется основательно позаниматься - многое перезабыла. Жалко, конечно, терять год, но ничего не поделаешь. Зато с будущей осени стану студенткой. Немного грустно - студенткой в двадцать четыре года.
А Москва, Сережа, кипит! Следов войны уже не сыщешь - все приведено в порядок, город цветет! Люблю Москву! Приезжай в отпуск - полюбуешься.
Ну, на этот раз хватит. Пиши.
Крепку жму руку. Машенька.
P. S. Надпись на карточке я сделала не сгоряча, как ты пишешь. И не стыжусь ее".
Медленно и величаво несет свои полные воды могучий Иртыш. Набежавший ветерок тихонько шуршит страничками письма. На небе загорается первая звездочкакрохотная, трепетная. Может быть, видит сейчас эту звездочку и Машенька?
Омск - Пенза
1955