Читать интересную книгу Остров - Виктория Хислоп

– Да все очень просто на самом деле, – ответил Киритсис. – Я устал от Афин, а когда увидел сообщение о свободной должности в Ираклионе, в отделении дерматологии, то воспользовался этим. Я знал, что там смогу продолжить свои исследования, в особенности при том количестве прокаженных, которые есть у тебя. Спиналонга – просто идеальное место для анализа проблемы в целом. Ты не будешь против, если я стану приезжать время от времени? И что более важно, как ты думаешь, твои пациенты не станут возражать?

– У меня уж точно нет возражений, и я уверен, они даже будут довольны.

– В какой-то момент могут появиться новые препараты, которые нужно будет испытать. Хотя я и не обещаю ничего сверхъестественного. Если честно, результаты проверки последних лекарств оказались совсем не впечатляющими. Но мы не можем стоять на месте, так ведь?

Лапакис сел за свой стол. Он внимательно слушал, и его сердце оживало при каждом произнесенном Киритсисом слове. Долгие пять лет он был единственным врачом, готовым посещать Спиналонгу, и в течение этого времени он имел дело с неиссякающим потоком больных и умирающих. Каждый вечер, готовясь лечь в постель, он осматривал свое пухлое тело в поисках признаков болезни. Он знал, что это глупо, ведь бактерия может жить в его организме долгие месяцы, а то и годы, прежде чем он обнаружит ее присутствие, но скрытая тревога являлась одной из причин того, что он приезжал на Спиналонгу лишь три раза в неделю. Работа Лапакиса на острове была подвижничеством. Тем не менее он отдавал себе отчет в том, что для него вероятность остаться здоровым и не подхватить лепру была не больше чем перспектива долгой жизни для человека, который регулярно играет в русскую рулетку.

И еще Лапакис нуждался в помощи, и как можно скорее. Настал момент, когда он просто не в силах был справляться с медленным наступлением больных, каждый день с трудом поднимавшихся на холм. Одни должны были остаться в больнице на недели, другим достаточно было сменить повязки. И именно тогда появилась Афина Манакис. Она работала врачом в Афинах, но потом обнаружила, что заболела лепрой, и сама отправилась в тамошний лепрозорий, позже ее выслали на Спиналонгу вместе с другими бунтовщиками. Здесь ей досталась новая роль.

Лапакис просто поверить не мог в свою удачу: на острове появился некто, не только сам пожелавший жить при больнице, но еще и обладавший энциклопедическими познаниями в общей медицинской практике. Обитатели Спиналонги не переставали страдать от множества других болезней только потому, что были прокаженными. Они постоянно на что-то жаловались, у них случалась и корь, и боль в ушах, и все это нередко оставалось без лечения. Афина Манакис имела двадцатипятилетний опыт, и ее желание работать все время, свободное от сна, делало ее помощь неоценимой. Лапакис даже ничего не имел против того, что она обращалась с ним как с младшим братом, который нуждается в строгом присмотре. И если бы он верил в Бога, то от всего сердца поблагодарил бы Его.

И вот теперь, словно выскочив из голубой дали, а точнее, из серой дымки ноябрьского дня, когда небо и море сливаются в унылом единстве, приехал Николаос Киритсис, спрашивая, можно ли ему регулярно бывать на острове. Лапакис готов был зарыдать от облегчения. Многие годы он оставался одинок в своем неблагодарном труде, а теперь его изоляция наконец-то подходила к концу. Когда Лапакис в конце дня покидал больницу и мылся в зеленовато-желтом растворе в величественном помещении венецианского арсенала, теперь служившего комнатой для дезинфекции, он уже не испытывал мучительного одиночества. Рядом с ним была Афина, а теперь еще и Киритсис начнет появляться время от времени.

– Пожалуйста! – ответил он Киритсису. – Приезжай, когда пожелаешь! Я и передать тебе не могу, в каком буду восторге. А что конкретно ты собираешься делать?

– Ну… – начал Киритсис, снимая пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула. – Есть люди, среди исследователей лепры, которые уверены, что мы уже подбираемся к цели. Я продолжаю поддерживать связь с институтом Пастера в Афинах, а наш председатель правления умеет продвигать дело с максимальной скоростью. Представь, что это означает не только для сотен здешних больных, но и для тысяч во всем мире. А если учесть Индию и Южную Америку, это уже миллионы. Воздействие на болезнь может оказаться потрясающим. Я в своем мнении осторожен и думаю, что нам предстоит еще пройти долгий путь, но каждое небольшое доказательство, каждый конкретный случай помогает выстроить целостную картину того, как именно мы можем остановить распространение болезни.

– Хотелось бы думать, что ты ошибаешься насчет продолжительности пути, – откликнулся Лапакис. – Мне же сейчас приходится использовать невесть что, всякие шарлатанские средства. Но эти люди так беззащитны, они хватаются за любую соломинку, в особенности если у них есть чем заплатить. Так какой у тебя план?

– Что мне нужно, так это несколько десятков новых случаев, которые я смог бы наблюдать в течение нескольких следующих месяцев, а может, и лет, если на то пойдет. Я наблюдал за началом развития болезни в Ираклионе как диагност, а потом потерял пациентов из виду, потому что все они перебрались сюда. Для них, конечно, это только к лучшему, судя по тому, что я здесь увидел, но мне нужно и дальше наблюдать за ними.

Лапакис улыбался. Складывалась такая ситуация, которая полностью устраивала их обоих. Вдоль одной из стен его кабинета, протянувшись от пола до потолка, стояли шкафы с папками. На одних полках содержались медицинские отчеты о состоянии здоровья каждого из живых обитателей Спиналонги. На другие полки истории болезней перемещались после смерти пациентов. До того как на острове начал работать Лапакис, все эти бумаги не сохранялись. Не было никаких результатов, достойных регистрации, и единственным развитием болезни было развитие в сторону разложения. Единственное, что осталось как напоминание о первых десятилетиях существования колонии, это большая черная бухгалтерская книга со списком имен, дат прибытия и дат смерти. Жизнь этих людей свелась к простой записи в мрачной книге, а их кости лежали теперь в беспорядке под каменными плитами на кладбище на дальней стороне острова.

– У меня есть все истории болезней, каждого, кто здесь появился с тех пор, как я тут работаю с тысяча девятьсот тридцать четвертого года, – сказал Лапакис. – Я подробно описываю их состояние, когда они приезжают, и фиксирую каждое изменение. Папки у меня расставлены по возрасту больных – мне так показалось наиболее логичным. Почему бы тебе не просмотреть их и не выбрать, кого бы тебе захотелось осмотреть самому, а когда приедешь в следующий раз, я им назначу прием и ты снова их увидишь.

Лапакис вытащил тяжелый верхний ящик из ближайшего шкафа. Ящик был переполнен бумагами, и Лапакис широким жестом предложил Киритсису заглянуть в него.

– Оставлю тебя пока, – сказал он. – Мне пора вернуться в палату. Нужно заняться некоторыми больными.

Через полтора часа, когда Лапакис вернулся в свой кабинет, он увидел на полу большую стопу папок, на верхней было написано: «Элени Петракис».

– Ты утром познакомился с ее мужем, – заметил Лапакис. – Он лодочник.

Они вместе просмотрели истории болезни отобранных пациентов, вкратце обсудили каждого из них, а потом Киритсис глянул на часы, висевшие на стене. Ему пора было уезжать. Но прежде чем Киритсис вошел в комнату для дезинфекции, чтобы обрызгать себя раствором, хотя он и знал, что это совершенно бессмысленная процедура, не способная остановить бактерию, мужчины обменялись крепким рукопожатием. Потом Лапакис проводил друга обратно, к туннелю в стене, а дальше Киритсис уже один отправился на берег, где его ждал Гиоргис, готовый помочь доктору в совершении первой части долгого обратного пути в Ираклион.

На обратном пути они почти не разговаривали. Казалось, что им уже нечего сказать друг другу. Однако, когда они добрались до Плаки, Киритсис спросил Гиоргиса, сможет ли тот быть здесь в этот же день на следующей неделе, чтобы отвезти его на Спиналонгу. Гиоргис и сам не понял, почему он почувствовал себя таким польщенным, чему обрадовался. Дело было не только в деньгах. Ему просто приятно было услышать, что новый доктор, как мысленно назвал его Гиоргис, вернется сюда.

Несмотря на обжигающий холод декабря, арктические температуры января и февраля и завывающие ветра марта, Николаос Киритсис продолжал приезжать на остров каждую среду. Ни Гиоргис, ни Киритсис не были склонны к пустой болтовне, но все же они обменивались несколькими словами, пока пересекали узкий пролив, направляясь к колонии прокаженных.

– Кириос Петракис, как поживаете? – спрашивал обычно Киритсис.