Читать интересную книгу Макиавелли - Жан-Ив Борьо

Как повлиял Чезаре Борджа на политические идеи Макиавелли? Вопрос остается открытым. Находился ли Макиавелли под впечатлением от этой фигуры, ставшей впоследствии откровенно карикатурной, но воплотившей темную сторону Возрождения, вдохновлявшегося гуманистическими идеями? У Макиавелли с Борджа были, по сути, отношения посла с правителем. Дипломатия того времени не была занятием столь благопристойным, каким представляется теперь, и Макиавелли увидел перед собой переговорщика, подобного которому раньше не встречал. В лице Людовика XII и кардинала Руанского он имел дело с особами несговорчивыми, но в лице Чезаре Борджа он столкнулся с решительным человеком, непредсказуемым в отдельно взятый момент, но имевшим четкий замысел, состоявший в том, чтобы, как было сказано выше, создать для папы, как для светского правителя, полноценное государство. Именно эта цель определяла логику его действий. Когда Макиавелли излишне поспешно обвинили в том, что он представил Чезаре Борджа в образе некоего идеального политика, то сделано это было во имя того, что никоим образом его не занимало, то есть во имя морали.[66] Макиавелли – политик-теоретик (и практик), политика для него – отдельная область знания, отличная от этики. Чезаре Борджа – пример для подражания (хотя и с оговорками), но только с точки зрения политики. И если в своих политических сочинениях Макиавелли никогда не осуждал безнравственность герцога Валентино, которую отмечали его современники, то лишь потому, что старался не выходить за пределы жанра. Разве можно упрекать Аристотеля за то, что он в своей «Политике» мало говорит о морали? Макиавелли, великолепно знавший своих великих предшественников, придерживался определенных рамок. К тому же его суждения были неоднозначны. Борджа являлся образцом, но лишь отчасти, поскольку допустил существенную ошибку, которую Макиавелли сразу осознал: он всегда полагался на чью-то помощь. На армию Людовика XII и своего отца Александра VI. После смерти папы его власть неизбежно должна была рухнуть, и Макиавелли имел возможность наблюдать в непосредственной близости за тем, как это происходило.

В этом и состоял урок, который Макиавелли хотел преподнести читателям «Государя», но не потомкам, а исключительно флорентийской знати первой четверти XVI в., которой следовало объяснить на простых и наглядных примерах, какая политика является эффективной. Мы лучше поймем, какое именно представление сложилось у Макиавелли о герцоге Валентино, если обратимся к дошедшей до нас его дипломатической переписке. В ней чувствуется его восхищение, досада, раздражение, но и здесь главное – не его чувства и оценки, а те рекомендации, которые Макиавелли намеревался дать Совету десяти, чтобы помочь ему в принятии решений. Причем решений важнейших, срочных и даже драматичных: следовало, по сути, оценить – насколько это вообще было возможно – опасность, которую представлял герцог Валентино. Иными словами, все сводилось к одному вопросу: имел ли он намерение и возможность напасть на Флоренцию? И много ли значили те его злодейства, реальные или воображаемые, которые ничем не угрожали жизни города?

После падения Чезаре Борджа Макиавелли остался в Риме. Там свирепствовала чума, он получил от Совета десяти приказ вернуться во Флоренцию, ему не хватало денег прежде всего из-за того, что курьеры обходились недешево, но он по-прежнему находился в Риме. Многие объясняют его нежелание покидать город узами дружбы, которые связывали Макиавелли с его начальником в Риме кардиналом Содерини. В этом, видимо, есть большая доля правды, и мы располагаем многочисленными письмами, свидетельствующими о превосходных отношениях между ними: Содерини прекрасно понимал, как талантлив его на удивление расторопный помощник, и явно не спешил с ним расставаться. Есть и другое объяснение тому факту, что Макиавелли не торопился покинуть Рим: узнав о рождении сына, он ограничился тем, что выразил издалека свою радость. По мнению Буонаккорси, ребенок был похож на вороненка. Жена Макиавелли высказывалась менее прямолинейно: «Он похож на вас. У него белоснежная кожа, но голова как будто покрыта черным бархатом, и, так как он на вас похож и такой же волосатый, как вы, он кажется мне красивым…» И все же для него это было событием большой важности: 9 ноября ребенок был официально наречен именем своего деда, и весь цвет дипломатического корпуса присутствовал при крещении маленького Бернардо. Его крестными были сам секретарь Первой канцелярии Марчелло Вирджилио Адриани и преданный помощник Буонаккорси. Однако Макиавелли так и не вернулся во Флоренцию и поручил провести церемонию с должной торжественностью своим высокопоставленным друзьям… Следует сказать, что благодаря этому «посольству» в Рим у него, уже опытного дипломата, появилась великолепная возможность, о которой можно было только мечтать, – общаться с целой армией своих коллег. Папа в качестве преемника апостола Петра был призван исполнять роль арбитра в спорах между светскими державами, и все они – Испания, Франция, Германия и другие – присылали в Рим своих представителей. При этом папа Юлий II делла Ровере разделял, хотя и не афишируя этого, территориальные притязания своего предшественника Александра VI и послал свои войска в Болонью, чтобы заручиться ее поддержкой, то есть добиться того, что не удалось сделать Чезаре Борджа из-за запрета Людовика XII. Таким образом, нетрудно понять, почему Макиавелли, несмотря на чуму, захотел задержаться в городе, понемногу возвращавшем себе статус caput mundi (лат. «столицы мира»)… Однако Совет десяти, который в нем нуждался, настаивал на его возвращении, и 18 декабря ему пришлось завершить свое посольство в Риме и пуститься в обратный путь. Содерини был очень огорчен его отъездом и, обращаясь к Синьории, дал высокую оценку его уму и должностному рвению. Звезда Макиавелли была близка к зениту, его принял с распростертыми объятьями брат кардинала, пожизненный гонфалоньер Содерини. Беда была в том, что теперь он недвусмысленно примкнул к лагерю Содерини, и нейтралитет в политике, которого он в целом придерживался, находясь в должности секретаря, вплоть до 1502 г., был отныне для него недостижим. Хотел ли он этого или нет, но отныне он выступал на стороне «пополанов» (сторонников республики). И в 1512 г. ему это припомнили.

Между тем Макиавелли приступил к сочинению поэмы-хроники «Десятилетия». Речь идет о первой части этого поэтического произведения, посвященной прошедшему десятилетию и написанной в октябре 1504 г. В ней Макиавелли попытался вместить в 550 стихотворных строк все «десятилетние страдания Италии». Начало этим несчастьям, безусловно, положило потрясение, которое испытали итальянцы из-за французского вторжения. Первая часть «Десятилетия» была издана в 1506 г.

Тем временем Макиавелли предстоял второй, и весьма поучительный опыт пребывания во Франции.

О положении дел во Франции (II)

Период безраздельного господства Борджа и травмы, ими нанесенные, стирались из памяти, но ситуация в Италии оставалась по-прежнему напряженной. 29 декабря 1503 г. в 15 лье (65 километров) к северу от Неаполя, в болотах у берегов речушки Гарильяно французское войско было разбито испанцами под предводительством Гонсало де Кордовы. Так был положен конец притязаниям французов на эти земли: испанцы более чем на двести лет стали хозяевами Неаполитанского королевства. И, хотя гибель Пьеро Медичи уменьшала вероятность возвращения клана Медичи к власти, поражение французов по многим причинам стало для флорентийцев очень плохой новостью: наиболее могущественный союзник Флоренции отныне контролировал только далекую Ломбардию, а намерения Гонсало де Кордовы были не ясны. Ограничится ли он своими новыми владениями или, используя дружеские связи, попытает удачи в Лукке, Сиене или Пизе?.. И как в этом случае поведут себя французы, разбитые в битве при Гарильяно? Лучше всего было выяснить все на месте, а значит, следовало спешно отправить во Францию опытных послов. И вот в первые дни 1504 г. эта задача была поручена сначала Никколо Валори, известному своим серьезным отношением к делу, который находился в Фиренцуоле, городке, расположенном на подступах к тосканским холмам, на пути к северу Италии; туда же направили Макиавелли, чтобы он рассказал будущему послу об обычаях и нравах французского двора. Но, как только Валори пустился в путь, Синьория изменила решение и направила вместе с ним Макиавелли с точными предписаниями, давая тем самым понять, что у Флорентийской республики, отправляющей посольство в составе двух человек, были все основания для беспокойства: «Цель твоей поездки – увидеть собственными глазами их приготовления, коль таковые будут, и немедленно написать нам об этом, добавив свои собственные оценки и суждения». Не доказывает ли это, что Макиавелли на этот раз доверяли роль не промежуточной инстанции, выполняющей указания Флоренции, а самого настоящего шпиона? Практика дипломатии менялась.